Повоюем

13-01-2012, 1 комментарий

Утро. Наконец-то пришло утро. Нет, оно еще не вполне наполнило собой ночь, а как-то осторожно проясняло тьму, касалось тихо окна и светлыми бликами ложилось на стены комнаты. Оно словно невеста на цыпочках, босая и радостная осматривала свою новую спальню. Мирослава любила эти мгновения всей душой, когда после бессонной ночи, бесконечной путаницы в мозгах и горьких раздумий о своей дурной жизни наступало утро. Оно отдаляло все огорчения и недовольства, как бы закрывая их собой. После вчерашней вечеринки тело всё ещё гудело. Ей так и не удалось уснуть этой ночью. Хотя легла она, можно сказать, почти под утро, но и эти ночные часы были тягостными и невыносимыми. Болела голова, во рту было сухо. Обычно на тумбочке всегда стояла вода, но сегодня её там не оказалось. Не хотелось даже шевелиться. Мирослава лежала в постели и смотрела на лимонно жёлтый проём окна. На душе было скверно, но было и предчувствие чего-то особенного, нового. Утро разогнало ночную тень и сумело при этом сделать так, что был наполнен день только светом, – вспомнилась давно забытая песенка из сонности. Дверь в соседнею комнату была открыта, и утро потихоньку скользнуло по стенам, потолку и как-то нерешительно заглянуло туда. Там спал папа Мирославы. Ему было уже 87 лет, и она слышала его лёгкое похрапывание, покашливание и бормотание во сне. Странно, но эти звуки никогда не раздражали её, а наоборот, успокаивали, умиротворяли. Умиротворяли, а ведь это именно папа назвал её Мирославой, хотя в жизни всегда называл её Мирой, Мирочкой.

Вот бы и мне на земле иметь человека, которого бы никогда и ничем не раздражать! Чтобы он так же слушал моё дыхание, голос, ворчание и умилялся, как я всегда радуюсь и умиляюсь присутствию папы.

Такого человека у неё не было. Муж очень часто раздражал её, а она его. И то, что его подолгу не было дома, только радовало её. Он был моряк и иногда отсутствовал больше чем пол года. И все эти дни, месяцы переносились спокойно и ровно. Только перед прибытием её Славика сердечко учащенно начинало биться всегда в предчувствии чего-то особенного. Чего? Конечно же она всегда ожидала, что жизнь её как-то изменится. Появится смысл, счастье, понимание, любовь. Мирослава была не довольна своей жизнью.

Счастья и радости встречи хватало на 3–4 дня, а потом у каждого продолжалась своя жизнь. Свои друзья, свои интересы, своя радость.

Часто в кругу своих друзей Мирослава с горечью выкрикивала: «Мне не нравится, как я живу!»
Друзья же удивлялись и принимали такие заявления за пьяное бахвальство.

Машина самая крутая, квартира самая крутая, шмотки самые крутые, рестораны самые крутые, знакомые и друзья тоже самые крутые. Просто обзавидуешься, и всё тут. От жира дескать баба бесится. А что нет детей, так и места в такой жизни для детей тоже нет. И не только у неё, у многих всё так сложилось, и ничего, довольные, счастливые, и наоборот, выкрикивают – Мне нравится как я живу! И это нормально. Это нормально. Что ещё нужно? Гуляй – не хочу. Да именно, что не хочу! Надоело демонстрировать и себя, и свои шмотки, и создавать иллюзию для всех, как всё классно, и хорошо, и какая она крутая. Себя не обманешь. Хочу тишины. Хочу утро. Хочу!

Мирослава смотрела на потолок спальни усеянный звёздами. Тоже самый крутой потолок, какой только может быть. Только в отличие от всего прочего, потолок она любила. Ночью, когда не спалось, она благодарна была этим звёздам за их мягкий, мерцающий свет. С ними было легче переживать такие ночи. А днём от солнечного света эти звёзды по стенам разбрасывали лучи похожие на солнечные зайчики, и это тоже ей нравилось. От этих лучиков всегда веяло новизной и появлялось ощущение детства. О, как давно я уже не девочка! Время как песок протекало и протекает. Ночи сменяют дни, дни сменяют ночи, Я же пленница этих дней и ночей. Вот так с утра до вечера, с утра до вечера, и пол жизни нет? В ней нет смысла. Зачем сменяются эти дни и ночи? Словно подталкивая, перебрасывая меня из одной в другую крайность. А зачем? Нет ни нужного человека, ни нужного слова, чтобы можно было спастись от этой безысходности.

Совсем недавно закончился тур в Тибет. И что? Что там нового я узнала. Чем я наполнила свои дни и ночи? И там не оказалось ни человека, ни слова, ни чего и ни кого. Думала, вот юная Елена Блаватская там, именно там получила ответы. Вот и решилась на этот тур как на последнею надежду разобраться в себе и своей жизни. В Тибете Блаватская написала свою «Тайную доктрину», но для Мирославы это учение было чужим и непонятным. Оно не давало ответ на все её вопросы. Буддистские монастыри и сам классический Буддизм, где самая высшая цель человека достигнуть Нирваны, а для этого нужно все свои порывы ко всему, что есть в жизни убить. Будто бы жизнь – это сон. Это учение пугало её. Не говоря уже о закрытой религии БОН и официальной Ламаизме, что есть смесь шаманства из Бона и буддизма. Особенно непонятной и запутанной была лестница познания у буддистов со своими ступенями, где на первых ступенях вроде бы доброта, любовь и гармония, а на более высоких – Все дела и поступки совершенно–мудрого, сожжены огнем совершенного знания. И, как поняла Мирослава, полная безответственность и произвол.

Всё это воспринималось ею как странная непонятная иллюзия жизни. Её душа и сердце не принимали и не могли принять таких истин. Так что же есть истина?! В чем же смысл Жизни?! Эти вопросы для неё были всё ещё открытыми. Труды Рерихов произвели на Мирославу вообще, какое-то тягостное впечатление. В трудах Рерихов ей виделось барахтанье и ещё большее нагромождение в её жизни, и ясности из этих трудов туда никакой не вносилось.

Через неделю приплывает Слава. Какой будет теперь их встреча? Как воспримет он то, что с ними будет жить её папа? Мирослава так и не решилась сообщить ему об этом. А почему? Неужели она боится своего Славика. Боится ему не угодить, расстроить его, нарушить привычный уклад его жизни? Но ведь жить своей личной совсем отдельной от мужа жизнью она не боится. Это удобно и для неё и для него. И ни он, ни она никогда не интересуются новыми любовными увлечениями друг друга, компаниями где бывают они отдельно, друзьями, которых они и в глаза никогда не видели, а потом вдруг те поселяются у них и живут неделями. А папа? Папа дорог для неё. Он вырастил её сам с трех лет после смерти мамы. И всем самым лучшим она обязана ему. И любит она только его. Так почему же Славик может быть против? Просто папа всегда раздражал мужа, а её привязанности давно для него не имели смысла. Папа будет мешать ему своими философствованиями, критикой, замечаниями. Будет раздражать его своей старостью. Славик не любит моего папу. Славик никого вообще не любит. Эти мысли были невыносимыми и неприятными. Их хотелось отогнать и никогда обо всём этом не думать. Но самое страшное было то, что Мирослава не хотела возвращения Славика, и это было для неё открытием. От всех этих мыслей она закрылась с головой одеялом, как в детстве, и наступила полная тишина.

– Мира, Мирочка, доця, ты спишь? Уже 9 часов утра, а мы не встаём. Я у себя дома в такое время уже в полной форме и при образе жизни. Вставай, доця. Разленилась ты здесь совсем, я вижу, и это на меня отражается очень влиятельно.

Было слышно, как папа одевался и заводил будильник.

От этих его слов и звуков на сердце у Мирославы стало тепло и просто, как тогда, когда папа будил её в школу. Она лежала затаившись и готова была слушать этот его бред бесконечно.

Может тебе, дорогая моя, и не нравится текст моих слов, но я всё-таки скажу, что я всю свою жизнь шёл и иду правильным подходом универсальной жизни, а не мутю белый свет, и поэтому мой жизненный обзор совсем в другую, чем у тебя, сторону. Кто рано встаёт, тому Бог даёт. Ты же эти навыки жизни не понимаешь.

Слышалось, что отец на кухне уже поставил чайник и похоже заходился мыть посуду, которая осталась с вечера ещё после гостей. Через какое-то время, как и в далеком детстве, он уже стоял над постелью с будильником. Как же приятно было слышать этот давно забытый звон. А когда будильник перестал звенеть отец раздвинул шторы окна и опять заговорил.

– Я не перестану, доця, баробанить, буду трубить тебе тут, пока не встанешь. Вот такой мой довод тебе. Поверни своё русло жизни к истинным навыкам и дистанциям. И это только моё предисловие. А для полного довода скажу – пора тебе уже быть человеком по образу и подобию Божию и понять этот замысел твоей жизни.
Господи, что это такое? Всегда относилась я к этим словам папы, как к бреду и пустословию, но в этот момент вдруг всё в них приобрело всю необыкновенную глубину и смысл. Хотелось снова и снова слушать и думать над каждым сказанным словом. Все было так близко и ясно. Все эти истины, проговариваемые папой все эти годы, вдруг ожили и зажгли сердце.

– Я тоже, доця, жил долго по своему самоуправию, но мне никто не растлумачивал истинные доводы жизни. И жизнь моя может и прокатилась как бы на закате солнца. Она резко поднялась и резко бы упала, но мне земля и небеса пели не словами, а умственным путём, что образ своей жизни нужно приближать к образу Божию, и только эта прямая – путь жизни.

Мирослава даже не шевелилась, она замерла и старалась только запомнить каждое слово папы.

– Вот все эти гости твои – Ужас просто. Мои маневры тебе не такие, а их маневры это просто, чтобы курям ноги мыть и псов купать. А ты преклоняешся перед ними. Подумаешь, он художник! Он поэт! Да он просто пикал и жигал! Все эти твои самолётчики, вертолётчики – сову видно по полёту. Может они и целые универсалы, но я их честно скажу переколошматил бы на колбасу. Я сдаюсь! Он художник! Он поэт! Гулял по Уралу Чапаев-герой, где вечно гуляют и вечно поют. Ишь гуси лапчатые. Бездельники и шуты. Как, как ты моя доця пошла на маневры обмана? Вставай, говорю, чай пить, чайник уже выкипел, мигом вставай, а то у меня получишь щас. Бытыму!

Мирослава улыбаясь зашла на кухню, искренно с любовью обняла отца и сказала: «А как это быть человеком по образу и подобию Божию. Этого я не знаю, ведь я никогда не видела Бога.»

– Иисус! Ты не знаешь Иисуса? Ты удосужилась познакомиться и икшаться с этими всеми дикобразами, а с Иисусом ты не знакома? Ты забыла сколько много я рассказывал тебе о нём? Да ведь я тебе всё говорил о нём! Он один и смысл и образ!

Отец взволнованно махал руками, наливая чай в чашку, чуть не опрокинув. На лице появился румянец, а глаза заблестели, как у молодого.

– Папа, не волнуйся так, успокойся. Да, я забыла, но у нас с тобой теперь много времени. Я обещаю тебя слушаться, слушать, и обещаю всё вспомнить.

– Ты мне тут рот не затыкай. «Не волнуйся! Успокойся!…»

– Ты просто чудо, папа. Я так люблю тебя, так люблю. Ты говори, говори ещё. Я ничего умнее и лучше не слыхала в своей жизни.

– Вот твоя, доця, чашка, ну и всё что к ней нужно там: хлеб, масло, печенье. Не знаю, зачем столько здесь у тебя всего к чаю. Все люди, запомни Мирослава, выпивают именно свою, или сладкую, или горькую чашу жизни до дна. А может, как я и ту и другую, но какой из этого вывод? Он-то как раз тоже у каждого свой и он-то или есть или его вообще нет, этого вывода жизни. Если есть, то становится прямой путь жизни, если нет, то блудишь взад, блудишь вперед, блудишь кругами или в трех соснах – всё это всегда только блуд и стыд. А ты слушаешь этих твоих лапчатых, и они диктуют тебе свою программу жизни. Ой доця, доця, вижу я, что сильно походили около твоей души. Такое моё тревожное мышление о тебе. Посмотрел я за эту неделю на твою жизнь. Господи прости! Одна суета и печаль. Прям обидно за тебя до слёз. Это не жизнь, родная моя, а ошеломительное безумие.

Мирослава, покрасневшая от стыда, опустила глаза и пила чай без ничего, не чувствуя его вкуса.

– Что молчишь в своих недоумениях? Схарактеризуй, смотивируй – как это ты, моя доця, моя умница приняла такую форму жизни?

– Ты прав во всём, папа. Мне самой не нравится, как я живу.

– Твой круг обзора доця, очень узкий и закавырзный. Ты же в жизни этой своей не у Бога за дверьми, а у него на глазах, и быть тебе и у него в прыймах тоже. Что скажешь создателю? Как объяснишь ему эти свои трюки жизни?

– Да папа, как ты говоришь, нету основы в моей жизни. Её нету, а должна быть, и только теперь я кажется начинаю понимать, что это за основа такая. Ты просто удивительный человек и говоришь ты убедительные слова, а я за морями, за океанами искала непонятно чего. И счастье, и истина, и смысл, и слово оказывается всегда были рядом.

– Доця, я очень хочу повлиять, пока я жив, на судьбу твоей жизни. Жалею я тебя очень. И надо тебе всё же договориться со своей головой. И со всем своим восторгом чувств скажу тебе одно – само природное явление диктует нам Божью благодать во всём. Так прими же эту благодать и радуйся в ней, живи в ней.
– Но как, папа? Мне кажется, вокруг одна тьма, и я не знаю выхода. Скажи мне, как выйти? Куда идти? Что делать?

– Что я могу тебе сказать, девочка? У меня нету такого слова памяти для тебя. Помнишь я читал тебе еще маленькой из слова Божия: «В начале было слово, и слово было у Бога, и слово было Бог. Всё через него начало быть… В нём была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит и тьма не объяла его.» Не помню дальше. Дайка мне Слово, я почитаю, и поймёшь. Это только одно и есть нужное нам для жизни Слово. Слово памяти обо всём.

– А нет у меня, папа, слова Божьего. Нет!

– Как нет? Ты не поняла меня может? Библию мне принеси, ведь это и есть слово от Бога.

– Нет, папа, у меня в доме нет Библии.

– Ой, мамочка ты моя родная, о причудливая ты моя доця. Что же тогда сможет повлиять на судьбу твоей жизни? Что??? Сатана он же только с головы твоей дурной начинает, а додолбается до самых пят. Это же надо так проязычиться! Ты же погибаешь тут в одиночестве в безумии и пропасти. Вот здесь, вот так по объективу жить, доця, нельзя. Ой не могу я, нервы мои не выдерживают.

Отец заплакал горько, навзрыд и уткнулся в морщинистые свои ладони, как маленький. В первый раз в жизни Мирослава видела, как плачет отец. Она подошла и ласково стала гладить его по седой голове рукой, но слёзы и у неё тоже текли ручьём, и сдерживать их она уже не могла. Очень болело в груди. Она дала волю этой боли и тоже зарыдала. Отец как ужаленный вскочил и обнявши её похлопывал по спине. Своим лицом он уткнулся в её плечо, и Мирослава ощутила, что ростом он стал вровень с ней. И сейчас ребёнком был он сам. Такой маленький, худой и беспомощный. Из последних сил судорожными своими жестами он пытался её успокаивать и, совсем растерявшись, взмахнул руками, сел на стул, и уставился глазами в пол. Только плечи его вздрагивали, и он часто, часто дышал.

– Папа, ты самый дорогой, родной и любимый мой человек. Я обещаю быть всегда с тобой и обещаю всегда слушаться.

– Так, так, доця. Мы ещё с Божией помощью и его Словом повоюем. Обещаю тебе.

– Ну, папа, война так война.

Повоюем!

Татьяна Дейна


Рубрика: Искусство, Образ жизни

Комментарии (1):

RSS канал Следите за поступлением новых комментариев к этой статье через RSS канал

Оставьте свой комментарий к статье:

Для форматирования своего комментария (жирный, курсив, цитата) - выделите курсором текст в окне комментария и нажмите одну из кнопок форматирования [B, I, Quote].
Если вы желаете исправить свой комментарий или удалить его, напишите нам в редакцию.
Ознакомьтесь с нашими правилами публикации комментариев.

© Интернет-газета "ПУТЬ", 2006-2022
При использовании материалов указывайте эл.ссылку на цитируемую статью, в бумажной публикации – короткую ссылку на наш ресурс. Все права на тексты принадлежат их авторам. Дизайн сайта: YOOtheme GmbH.
Техническая поддержка сайта: info@asd.in.ua

Христианский телефон доверия: 0-800-30-20-20 (бесплатно по Украине), 8-800-100-18-44 (бесплатно по России)

Интернет-газета "ПУТЬ"