«…Ты иди за Мною»
Настя напевая песенку бежала к автобусу с большим букетом белых хризантем. Это были любимые цветы её и Сергея. Она любила, была счастлива и через два дня должна была уже стать женой. Правда, вчера вечером, Сергей не позвонил и не пришёл, но такое бывало и раньше. Ведь он – творческая личность, он – поэт! «Вот возьму, и сама подарю ему хризантемы. А что? Так и скажу: «Талантливому поэту от восторженной почитательницы», вот именно, почитательницы». Ведь она почти боготворила своего Сергея. У него уже вышел сборник стихов «Просвет» и Настя носила эту маленькую книжицу так, же как и Библию, всегда с собой.
Осень была тёплая. Она сияла разноцветьем. А как ещё можно назвать эту разноцветную гамму цветов, заполонивших всё вокруг? «А вот и мой автобус!» Настя весело подбежала к дверце, и та также весело захлопнулась за ней. Людей было немного, наверное, потому что время предобеденное. На заднем сидении девушка увидела Павла, друга Серёжи. Тот помахал ей рукой, и она стремительно прошла по салону к нему.
— Привет Паша, я вот к Сергею собственной персоной. Как тебе цветочки?
— А ты что, к нему в тюрьму едешь? Только не пойму, почему с цветами, и сама в полном цветении?
— Паша, хватит тебе разыгрывать меня. Какая тюрьма? У нас же через два дня свадьба.
— Ага, может быть, может быть. Только вчера вечером от ночного клуба его в милицию забрали. Я даже глазом не успел моргнуть. Мы вышли покурить, затем Серёга отошёл на минутку, и представь, смотрю, а его увозят. Потом рассказывали, что его там и взяли, куда отходил на минутку. Именно там лежала убитая девушка. Я пытался пробиться к милиционерам, в дежурку, но меня не пустили. Сказали, что всё завтра. Вот, я еду сейчас туда опять. Кто знает что!
— А во сколько это было?
— Не знаю, может в два ночи, может раньше. Вот, отоспался и еду выручать Серёгу. Какая-то ерунда получилась. Сам не пойму.
— А с утра пораньше ты не мог на выручку рвануть?
— Я ж тебе говорю, что отоспался и сразу же, как смог. Да ты не переживай, всё будет нормально. Выясним сейчас всё, и, думаю, его домой отпустят. Он же не виноват.
Остановка была почти напротив милицейского участка, и уже из автобуса Настя и Павел увидели родителей Сергея, которые вышли из дверей. Отец поддерживал еле стоящую на ногах, всю в слезах, мать. Настя и Павел выбежали из автобуса, и быстрыми шагами направились к ним. Павел дрожащим голосом спросил: «Ну, как там всё, как Серёга? Я вчера ночью был с ним. Вот сейчас пойду и всё расскажу, может сегодня и отпустят его?»
Отец усадил мать на скамейку. Рядом с ней, молча и растерянно держа свой букет, села Настя. «Не надо уже ничего. Ничего не надо. Его больше нет». Отец отвернулся от них и тоже заплакал. Настя рванулась с места, разбросала по дороге цветы и побежала в участок. Там у окна стоял офицер и курил. Настя подбежала к нему и, запинаясь, махая руками, показывая в окно на родителей и Павла прокричала: «Вот Павел, он был там, с Сережей. Это всё недоразумение. Серёжа ни в чём не виноват! Зачем вы забрали его? Отпустите, пожалуйста, моего Серёжу домой. Вот Паша, он вам всё расскажет».
Офицер пристально смотрел Насте прямо в глаза и, глубоко затянувшись, резко хрипловатым голосом отрезал: «Он повесился сегодня ночью, я же сказал только что его родителям. Соболезную». Наступила тишина. Её оборвал офицер так же резко: «Простите, но зря он это сделал. Зря. И когда только успел?» Настя не помнила, как вышла из участка, как зачем-то собирала те цветы, которые сама только что разбросала. С ними в обнимку она пешком пришла домой, поставила их на стол в своей комнате, и одетая легла в постель.
Вечером к ней в комнату стучала мама, потом отец, потом они вместе уговаривали её выйти. Взломали её нехитрый замочек и, удостоверившись, что с ней «всё в порядке», наконец оставили её. В окно смотрела почти полная луна, звёзды были яркие, и от этого в комнате было почти светло. «Надо же, а я не помню, каким было небо вчера». Настя, дрожа, всматривалась в самую глубину этой бездны. «Значит, вот как ты караешь нас, Господи?» Эти слова Настя адресовала небу, еле шевеля губами. Дальше свой разговор она продолжала молча.
«Ведь Серёжа талантлив! Он необычный и самый лучший, а Ты его так, в самом расцвете лет. Когда он пришёл к нам в церковь, все даже не могли представить, что ему за свой талант приходится выносить в жизни. Его считали счастливым, особенным и требовали, и требовали чего-то выдающегося. Он должен был выдавать и выдавать это выдающееся и необычное. А все ожидали от него всё большего и большего, а знали ли эти все, что у него на душе, на сердце? Служение – это хорошо, но во всём ведь должна быть мера. И у него, у его таланта и одаренности просто была своя мера и пределы. Все его мучили, гоняли, травили и трепали о нём. Очень часто к нему относились скептически и иронически, будто бы он обидел кого, или оскорбил собою.
Вот почему он ушёл. Он не выдержал, а я тоже ушла и не просто из солидарности. Меня тоже достали все. И то во мне не так, и это не так. То я грустная очень, то веселая. То я одета не так, то говорю не то. А когда я привела в церковь Серёжу, то мы стали для всех предметом для сплетен и разговоров. Как будто мы для этого и существовали. «Взял за руку, смотрел влюблённо, а во время проповеди положил руку на колени. О, ужас, о разврат!» Мы обижали всех и оскорбляли своим присутствием и своим счастьем. И мы исчезли – докучливые, счастливые и никогда не оправдывающие ничьих надежд. Да, мы стали ходить в ночной клуб! Сначала нас пригласил Паша, и нам стало интересно. Вернее, мне стало интересно, ведь Серёжа и раньше там иногда бывал. Сначала мне там даже плохо стало, до рвоты, но потом, как в пословице у мамы: «Хай гірше, та інше». Этакое движение жизни, хоть какое, но движение. Не хотелось быть побеждёнными этой жизнью, её серой повседневностью существования.
Так значит, Господи, вот как ты с нами. Для Тебя мы предатели, мы отступившие и возлюбившие мир более чем Тебя? И это всё? А мы просто любили друг друга и, может быть, даже больше чем Тебя. Ах, да, мы же не смогли возлюбить ближнего, того, кто никак не хотел любить нас… А какая вам награда, что любите того, кто любит вас, а вы возлюбите врага своего. Так, кажется, Ты учишь? А мы не умеем любить врагов. Это как?»
Слёзы уже не могли сдерживаться в груди и хлынули из глаз. Настя плакала сначала тихо, как в детстве, а потом всё громче и громче. Когда рыдания её уже сотрясали комнату, мама с отцом подошли к её постели и так остались стоять, не говоря ни слова. Наконец, Настя протянула к ним руки и прокричала: «Я не согласна, мама, я не хочу такого наказания. Я не согласна!» Мать обняла дочь и легла с ней рядом, а отец присел на край кровати. «Моя маленькая, моя хорошая. Давай поспим с тобой, а утро вечера мудренее. Давай поспим». Мама гладила Настю по голове, как в детстве, и это успокаивало. Ей хотелось забыться и стать снова маленькой, чтобы уйти, спрятаться от всего, что случилось с ней. И Настя прижавшись к маме и почувствовав ее тепло, любовь и боль за неё, попыталась забыться, прислушиваясь к словам мамы. «Девочка моя, красивая моя, принцесса. Поспи, ангел мой. Давай поспим. Уже утро скоро, и нужно поспать. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Мы так любим тебя!
Когда на следующий день Настя проснулась, родителей рядом уже не было. Ей не хотелось просыпаться и открывать глаза, не хотелось больше быть взрослой и жить дальше. Не хотелось вспоминать ни о чём, и она засунула голову под подушку и, о чудо! Там, в уголочке, запав в щель, лежал её зайчонок. Пушистый, белый зайчонок, с которым она спала в детстве. Она прижала его к груди и заплакала, а потом опять уснула и проспала до следующего дня. Это был день, когда должна была быть её свадьба, но начался он, как обычная суббота. К Настиной постели подошла мама и, как ни в чем не бывало, совсем обычным голосом сказала: «Мы с папой в церковь, а ты просыпайся, и пора бы уже что-нибудь поесть. Впрочем, ты всё найдёшь в холодильнике и на плите». Настя обняла мамину руку и тихо, тихо сказала:
— Я тоже пойду с вами, можно?
— Так что же ты лежишь? Папа на кухне как раз завтракает. Давай к нему, а потом одевайся, и пойдём. Ещё полчаса у нас есть.
Когда, наконец, добрались до церкви, то выяснилось, что порядком опоздали, ведь при сборах никто даже не смотрел на часы. Все старались делать вид, что жизнь просто, обычно продолжается. Подойдя к закрытой двери в зал, Настя крепко вцепилась в руку мамы, а отец взяв её руку, спокойно, как в тот первый раз, десять лет назад, когда она впервые с родителями пришла сюда, ввёл их в зал. Слышались слова приветствия.
«…Существуют ли христиане, которые только формально выглядят по-христиански, но внутри у них пусто? Пусть Господь будет милостив к нам. Однако, какое это имеет отношение ко Христу? Подумайте хорошо. Разве вы выбросили бы на улицу все свои деньги только потому, что существуют фальшивые купюры? Выбросили бы вы ящик с яблоками только потому, что два или три из них испортились? Подумайте хорошо. Выбросили бы вы за окно славное будущее, которое Господь уготовил вам только потому, что кто-то из церкви ведёт недостойную христианскую жизнь и обидел вас? Разумна ли цена, которую ты платишь, оставив церковь? За твоё спасение заплатили слишком большую цену. Пётр и Иисус шли вместе, когда Пётр совершил оплошность, посмотрев на идущего рядом ученика, спросил Христа: «Господи! А он что?» Ответ Иисуса прозвучал мгновенно: «Если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того? Ты иди за Мною».
Настя, уткнувшись в грудь мамы, опять заплакала и еле слышно прошептала: «Я пойду, мама, слышишь, я пойду за Ним. Ведь другого пути для человека просто нет».
Татьяна Дейна