По ущельям крадется синь,
Льются тени от гор в Евфрат,
Говорят, что в стране пустынь,
Был когда-то Эдемский сад:
Ева топчется, змей поет,
Ложь за ложью сплетая в нить,
На ладони Адама – плод,
Просто — сжать, раздавить, забыть!
Разве жалко еще ребра?
Пусть безгрешную Бог создаст!
Но Адам еще мог не врать,
И любить мог – не напоказ.
Под овчину забился гнус,
Пот повсюду, взамен росы,
Раскаленной земли укус
В каждом шаге для ног босых —
Эту цену платил Адам
Не за прихоть в начале дней,
Вечность бросил к ее ногам,
А потом сразу стал умней…
Зазмеился туман у дна,
Ночь сгустилась до пустоты,
Показалось, что я — одна,
И бессмертие выбрал ты.
Один из Вифезды.
Состязания по безнадежности
В жестком мире почти усопших:
Он — один из великого множества
Неходячих, слепых, иссохших.
Кости в рубище, высохли мускулы.
Переживший своих любимых,
Он не тот, кто взывает без устали:
«Не пройди, Сын Давидов, мимо»!
Сорок лет в неподвижном блуждании,
Ставший сам изнутри пустыней,
Он не смог бы вцепиться отчаянно
В край одежды Святого Сына.
Лишь один из великого множества —
К нему чудо пришло ногами.
К тем, кто — прах, кто – само ничтожество,
Небеса опустятся сами.
***
— Угощайся, отец, мед сочится из дланей,
Мать, поешь, я принес тебе сладкую весть:
На песчаной земле дали филистимляне
Мне прекраснейшую из невест.
Поминайте Самсона, родные, откушав
Дар, созревший под шкурой степного царя,
Мед горчит, прожигает и сердце, и душу,
Словно угли из-под алтаря.
Сын из дома бежит, словно пленник на волю,
В поле громко кричит одинокая мать,
Он ни чем уже в жизни не будет доволен,
Мед умеет к себе привязать.
Среди приторной лжи богом кажется смертный,
Но кровать застилают в долине Сорек,
Так бывает порой: в липких ласках неверной
Прозревает слепой человек.
***
Любовь небесной красоты,
Не пересчитывает пользу,
Она приходит с высоты
В земную прозу.
Обет на брачном алтаре
Был первой жертвой, без усилий.
Потом ты сам на нем горел,
Когда просили.
Крест становился тяжелей,
Ты подпирал его свободой,
Без торга на скупой Земле
Растратил годы,
И на великий званый пир,
Войдешь, как гость, в одеждах светлых:
Раздал, развеял, раздарил —
И не заметил…
***
Взлет объявлен, скоро буду в небе,
Господи, позволь к Тебе взойти,
Этот мир бывал ко мне враждебен,
Мне сегодня с ним не по пути.
Я – навстречу педантичной ночи,
Сокращаю сутки пополам,
Подо мной желтеют стаи точек –
Жмутся деревеньки к городам.
Тень земли, бегущая по кругу,
Зажигает сполохи огней,
Люди в темноте нужны друг другу,
Ночью мир становится плотней.
С высоты не разглядеть обиды
В бисерном узоре обжитом,
Господи, мне хочется увидеть
Так, как Ты, отдельно каждый дом.
Много лет назад, такой же ночью,
Видел Ты костер среди камней,
Проверяла темнота на прочность,
Становилось у костра тесней.
Свет от мира взят на суд Пилата.
Ученик, протиснувшись к теплу,
Изрекает судорожно клятвы
И поспешно отступает в мглу.
Сумерки светлее и прозрачней,
Где-то громко закричал петух.
Матери, о детях ваших плачьте,
Не о том, что в мире свет потух.
Шар Земной сиянием расцвечен,
Чтобы не пугала пустота,
Зажигают лампочки, как свечи,
Люди в ожидании Христа.
***
Осколком солнца в глубоком сне,
Затихшей древней спорой
Угля кусочек отколот мне
Киркой шахтера.
Темнее самых глубоких дыр
Растекшихся вселенных,
В холодном камне — загробный мир,
Смотри – нетленный!
Чем больше света, тем горячей,
Пусть свет дается даром,
Испивший столько живых лучей,
Не стал Икаром.
Он бережливо их вплел в себя,
И весь пророс лучами…
Каток потопа, все погребя,
Привел к началу.
Мир наизнанку, его замкнет
Очередная веха.
Всем новым миром гигантский гнет —
Пластами – сверху.
Кто теснотой был по горло сыт,
Тот сохранен от гнили,
Сверкает гранями антрацит —
Освободили.
Его разбудит простой состав
Обыкновенной спички,
И возвратятся на небеса
Тепла частички,
Но солнца древний его запас
Вмиг вырвется наружу,
И райским солнцем согреет в нас
Больные души.
***
В огромные лунки воткнув новостройки,
В цветочных лугах посадив исполины,
Ударная стройка продвинулась бойко,
Сметая июньских цветов кринолины,
Остатки прижались к холмам глинозема.
Наверно, из этих курганов Горшечник
Под пение кранов, отбойников звоны
Взял смесь каолина с ромашкой аптечной
И мастерски создал основу для чуда
Из самого редкого в мире фарфора.
В мечтах я была совершенным сосудом,
Но в дар получила нелепую форму.
Я Мастера в печь вызывала для спора,
Просила, давала советы немножко,
А Он собирал и подкладывал хворост.
Я — просто обычная грубая плошка.
В огне полыхающей бурями печи
Бессмысленны были любые протесты,
Мой облик нескладный был увековечен
От частых и вечно — печальных известий.
Меня продавали с торгов за бесценок,
В холеных руках никогда не бывала,
Затерся ромашковый редкий оттенок,
Я — каши сиротской конец и начало.
А трещин все больше… Но стоит затронуть,
Под слоем чудовищных грубых наростов,
Сливаясь с каким-то особенным звоном,
Звучит мой прозрачный фарфоровый остов.
Однажды чужие небрежные руки
Избавят меня от щербатых узоров,
Но Мастер, услышав знакомые звуки,
Часы достает и бормочет: «Не скоро».
***
В пиршественном кругу водоворота дней
Не обошли гостей, чаши у всех полны.
Чаша – моя судьба, имя твое на ней,
Хочешь — не хочешь, пей, в чаше – одна полынь.
Ты говорил: «Смотри, и у меня – не мед.
Выпьем печаль вдвоем? Вкус не утратит смысл».
Было коротким «Да», спешен был наш исход,
«Горько», — кричал народ, пили же только мы.
Нас догоняла тьма, огненный столб потух,
Жалил тебя в пяту истово скорпион,
Жертвенник поглотил самый последний тук,
Встретили волны путь, он для нас растворен.
Сотни зеленых миль – омутом из банкнот.
Выкуп души — вперед. Это последний суд.
Где-то за ними край, где молоко и мед
Каждому, кто дойдет, в чашах преподнесут.
Веры совсем чуть-чуть нужно на две души,
Зернышко иссушит мутной воды запас,
Чаша морского дна стала дорогой в жизнь,
Распорядитель пил горечь ее за нас.
***
Старый мостик покрылся льдом,
Как легко соскользнуть – и вниз…
Я конвоем ветров ведом,
Что в тугие хлысты свились,
Их свистящий удар суров,
Они ищут в одежде щель,
За которой — тепло из снов,
И, найдя, уничтожат цель.
Я бреду в полумраке дня,
Полужив – полумертв – замерз,
Поднимается, хороня,
Белый вихрь — остатки звезд.
«Равнодушный», — меня коришь,
Ждешь танцующего огня.
Я — лишь дым над холмами крыш,
Исчезающий призрак дня.
А в широтах поющих рек
Навсегда воцарился зной,
И прикован к вершинам снег,
Там приятно идти домой,
Там гитары поют всю ночь,
Души каются – только тронь,
И любой тебе рад помочь,
Не сердца у людей – огонь…
Ты не плачь, ты дождись наш март,
Повернется Земля чуть-чуть,
И нагреется древний шар,
Станет легче постылый путь.
Ненадолго уснет мороз,
Отразится звезда от глаз,
И оттает души погост,
Ведь огонь не совсем угас…
***
Я была бы всегда недовольна тобой,
Хорошо себя знаю,
Потому мне назначена вера судьбой,
И реальность иная.
Слишком хрупок снежинки тончайший ажур
На моей рукавичке,
На тебя каждый раз, как на чудо, гляжу,
А не так, по – привычке.
Нам минуты развернуты вечностью всей,
Позабыты детали,
Ведь для нас каждый миг – это встреча друзей,
Что навеки расстались.
***
Хотелось бы мне превратиться в прекрасное дерево,
Пусть ветки качает дыхание теплого бриза,
А я дотянусь и коснусь исцеляющей ризы,
И стану столетним столпом одинокого берега,
Но люди стальным топором, без почтения к старости,
Вопьются в могучую плоть, обезглавят, низвергнут,
И новеньким судном отправят в кипучую бездну,
А ветер заставят работать в натянутом парусе.
Нет, лучше быть птицей, я выберу долю свободную,
Меня понесут восходящие к солнцу потоки,
Над миром, дрожащим в последнем припадке порока,
Я жизнь на один бесконечный полет израсходую.
Но, если устану и сяду на ветки доверчиво,
Охотник проверит силки по кустам на опушке,
Нутро белоснежным пером начинят у подушки,
Хозяйка сготовит жаркое рождественским вечером.
Не лучше ли мне поселиться в заброшенном ельнике,
Холодным грибом под подстилкой рыжеющей хвои,
Я буду всю жизнь ядовитым бесцветным изгоем,
А миру запомнюсь святым седовласым отшельником,
Уйдя в никуда, как и всякий, живущий бессмысленно, —
Ботинком раздавит прохожий поганку, не глядя…
А кто свои крылья раскинет над сводами радуг?
Кто смелым фрегатом дойдет до обещанной пристани?
Нелегкое счастье.
У сокрытого бункера счастья
Кладовщик педантичен и строг,
Чтобы счастье не тратилось часто,
Он его оформляет на срок:
По полгода, не больше, не душу,
Все распишет по дням и часам,
Хорошо, если кто-то послушен,
И потратит его по частям,
Но бывает, огромные ссуды
Испаряются в страсти огня,
И в отчаянном приступе блуда
Люди ищут, где счастья занять.
Мерить счастье весами — не лучше,
Из-за них на Земле повелось:
Счастья легкого много получишь
А тяжелого – максимум, горсть.
Мне достались такие крупицы,
Что по весу не легче свинца,
Но они могут долго храниться
В гладкой замкнутой форме кольца.
***
Я развешу сушиться сети
На мостках пригвожденной мечты,
В безнадежность квадратов пустых
Море каждым изгибом светит.
Моя лодка пуста отчасти:
Я сама в ней — привычный балласт.
Отвернусь от назойливых глаз,
Закрывая в сарае снасти.
Пустота тяжелее ноши,
Ни поднять ее, ни потерять,
Но я сети заброшу опять,
Если, Господи, Ты захочешь.
***
Ольга Владимировна Павлова родилась 17 мая 1982 года в г. Ижевске. Первая публикация стихов — в 1996 году в журнале «Луч». Сейчас живу и работаю учителем в пос.Заокский.
Творческое кредо: «Я превращаю в стихи все свои тревоги и надежды».