Иван Ильич еле-еле перешёл из своей комнаты на маленький балкончик и присел там в очень удобное кресло. Этот балкончик построил для него его сын от первого брака. Тут было и кресло, и небольшая кровать, и даже столик на колесиках. Перед его глазами открывался прекрасный вид на лес и заходящее солнце. Всё склонилось перед этим огненным властелином. Днём вечнозелёные ели и клёны тянулись вверх, а теперь, вместе с солнцем, солидарно, в благодарность за прожитый день склонились и утихли.
Иван Ильич скользнул взглядом по прекрасной застывшей картине и, потупившись в пол, произнёс, – Я всю жизнь утешал других, а мне утешения нет. Я служил людям, и Ты, Господи, всегда слышал мои молитвы. Я был счастлив с Тобой, и что же теперь? Я болен, я изнемогаю, я умираю, а Тебе и дела до меня нет! Где же теперь мой Утешитель? Ты оставил меня, и у меня больше нет сил, а ведь Ты обещал, что дашь мне испытания по силам. Я надеялся, что и в старости я буду, как молодая лоза, как орел, смогу гордо и несгибаемо принять смерть, и буду блаженствовать с Тобой вечно. А сегодня я, пресвитер церкви, в унынии и отчаянии. У меня нет больше сил. Моё солнце жизни закатывается, а я Тебе не сосна, и не клён. Раздвинь мой горизонт жизни и дай хотя бы надежду. Никто не понимает меня. О, как я одинок!
Слёзы потекли не прошено, и досадливо въевшись в лицо, начали жечь его,
– Боже, Боже, уже, видно, пришёл час мой, а я еще не готов. Чего же не достает мне. Помоги, поддержи и укрепи меня.
– Ваня, ты меня звал? Я услышала голос твой. Извини, что беспокою, но может тебе надо что? Я…
– Не надо меня беспокоить. Оставь меня, дай мне покой, помолиться уже нельзя в собственном доме, – Резко перебил Иван Ильич жену и отвернулся к окну. Жена, потупив глаза, тихо ступая по ковру, удалилась. А Иван Ильич продолжал то ли размышлять, то ли молиться.
– Все только лезут на мою больную голову, чтобы каяться. Вот сын – построил мне, живому, этот гроб с окошками. Лицемер, я же знаю, что он не любит меня. Когда моя Ольга покинула меня, то ему было уже 15 лет, и он мог бы, конечно, сообщить, где они находятся. Какой был позор! Только подумать, меня, пресвитера, покинула жена и бесследно исчезла. Эта же, теперешняя, она молодая и глупая, словно та курица, что без мозгов. Разве ей понять, каково это – старость! Как больно в таком состоянии видеть её, цветущую и полную сил. Она тоже лицемерка. Быть смиренной и любящей христианкой – это для неё важнее всего. Терпеть, терпеть меня старого, и дотерпеть до конца, с высоко поднятой головой – вот её цель. А ещё вступить в право не малого наследства. Квартира трёхкомнатная, правда, 1 этаж, но район хороший. А ещё машина, гараж, дача. Только свистни, и новый муженёк, на всё готовенькое, тут как тут. Да, это точно, с собой ничего не возьмешь. Раздать, что ли все чужим людям, тем, что неимущие.
– Папа, солнце ты наше праведности, по что маму обидел? Ведь плачет опять. Мне жалко смотреть, до чего ты её довел.
Сын Пашка просунул голову через балконную дверь и серьёзно, с каким-то упорством уставился на отца.
– В этом доме когда-нибудь мне дадут покой? Я никогда с мыслями собраться здесь не могу. Я…, – теперь Пашка перебил отца:
– Что, папа, проповедь новую пишешь? Не забудь туда вписать свою любимую пословицу: «Летел как ангел, а упал как чёрт…» – будет веселее.
– Издевайся, издевайся над отцом. Один объявился, чтобы поиздеваться. Построил, видите ли, мне балкон на старости. Он хоть знает что-нибудь про эту старость? Как я жил все эти годы без него? Мог бы и раньше объявиться. «Построю-ка я тебе окно в небо, батя». Сказал бы ещё: окно к Богу, строитель.
– Классно построил, я тебе скажу, но ты ведь тоже мог бы объявиться, если бы захотел, но ты же у нас строил свой дом на камне, что отверженный строителями. Как, построил? Я вижу, что ты весь, с головы до пят – не дом, что устоит в любую годину испытания, а старое-малое дитя, да ещё в придачу и капризное.
– Откуда ты про дом знаешь? – строго спросил отец.
– Из проповедей твоих папа, из проповедей. Помнишь: «Внутри тебя должен быть престол Божий, и тогда твой дом устоит, ведь фундамент его будет – сам Христос».
Иван Ильич замер. Он не мог произнести ни слова, а сын, постояв минуту, недоумевая скрылся за дверью.
– Так значит дом, который нужно было всю жизнь строить – это я сам? Как же я раньше этого не понимал? Ведь я искренно думал, что это образ моей жизни, образ моих мыслей, порядок вещей в моём доме, в конце концов. Так значит, я сам не понимал, что говорил, а другие это понимали и даже мой десятилетний Пашка? Я вёл образ жизни настоящего христианина, я делал всё, что мог для церкви, а сам остался теперь ни с чем. Я рухлядь, отчаявшаяся рухлядь! Но почему же всё так случилось?
– Маша, Маша, подойди сюда на минуточку, – позвал растерянную жену, и хотел было пойти ей навстречу. Но сил не было, и он опять уселся в кресло. Маша, как ни в чем не бывало, радостно улыбаясь, показалась в дверном проеме.
– Маша, ты можешь присесть здесь рядом? Я хочу с тобой поговорить.
– Что случилось, Ваня? Тебе принести лекарство?
– Зачем принести? Я же говорю, присядь. Мы так мало в нашей жизни общались, что я даже не знаю, как начать.
– Это точно. Но ведь на то были причины. Ты много читал, писал свои проповеди, репетировал их, а мы с Пашкой боялись тебя лишний раз потревожить. Старались тебе не мешать.
– Да, да, не ерничай, я сам вас об этом просил. Мне это действительно было нужно. Но сейчас не об этом речь. Вот, Пашка сейчас сказал, что из моих проповедей он понял так, что Дом Божий – это я сам. И во мне должен быть престол Божий, а ты как это понимаешь?
– Странный вопрос. Ведь ты лучше нас всё понимаешь. Это мы должны тебя слушать. А я что, я лучше тебя об этом никогда не скажу.
– Нет, нет, я прошу тебя, расскажи мне, как ты это понимаешь?
– Ну ладно. Я вижу это так, как бы внутри меня живёт сгусток света, будто солнце. И как солнце всему даёт жизнь, так и этот сгусток освещает всю мою жизнь и наполняет её Божественным содержанием. Всей своей жизнью нужно, не переставая, камешек за камешком, строить и утверждать этот светлый центр жизни. Иначе всё разрушится.
– Как же укреплять?
– Своей духовной искренностью, без лжи и обмана. Хранить себя от искушений этого мира, страстей всяких, лукавства, предательства. Просто надо научиться любить людей по-настоящему.
– А как же «с иудеем нужно быть как иудей, с язычником, как язычник», чтобы достичь многих, нужно быть всем.
– Знаешь, Ваня, в человеке есть одна благодатная сила, что не даёт спутать грешное с праведным.
– Сила, что же это за сила такая?
– Ой, ну ты просто смеешься надо мной. Ты же сам в одной своей проповеди рассказывал, что сердце человеческое – и есть эта сила. Ведь оно любит только по-настоящему и искренно, а другая любовь ему не нужна. А молитва? Помнишь, как ты учил, что она должна осмысленно литься из самой глубины сердца. А доброта? Разве живёт она ещё где-нибудь кроме сердца? Величайший дар сердца и дружба человеческая, и доброта. Вот и получается, что у нас людей сердце каменное, но, отдав его Господу, мы получаем именно такое сердце со светлым солнечным центром нашей жизни. Вот он-то и управляет тогда всем остальным, что у нас есть по Божьей милости. Благодаря Ему мы можем устоять в любых испытаниях, и для человека тогда нет ничего невозможного. Это, вот как ты говоришь «уже не я живу, но Христос живёт во мне», а значит и сердце моё уже не каменное, но плотяное.
– Вот Маша, ты видишь, как я страдаю сейчас. Старость, знаешь ли, болезнь и предчувствие, что пришёл мой последний час, но я не выдерживаю. Как ты думаешь, почему?
– Всё дело в твоём характере, Ваня. Ты уж не обижайся. Вот сынок твой тоже, Ваня, от Ольги, хотел сделать тебе добро от всего сердца, по любви хотел, чтобы ты выдерживал легче все тяготы этого часа, а ты даже спасибо ему не сказал, вместо этого, как-будто даже обиделся на него. Он, кстати, оставил свой телефон, там, на столике, позвонил бы ты ему.
– Хорошо, я позвоню. Значит, всех учил приобретать характер и ум Христов, а сам остался с дурным характером. Ты это хотела сказать? Значит, я для всех был светофором, на пути в Царствие Божие, просто столбом с фонариком на дороге, так?
– Вот видишь, обиделся уже. Чуть что, сразу обижаешься. А я тебе скажу, и в народе так говорят: «Сапожник всегда без сапог», но ведь у тебя ещё всё впереди. Судьба всего мира в руке Божией, а уж твоя судьба и подавно! Смотри на все свои испытания и болезни, как на подготовительные ступеньки к избавлению. Страдай легко.
– Значит, смеёшься надо мной? На смех хотела меня старого поднять? «Страдай легко». Это надо же такую чушь выдумать?
– Что ты, я просто стараюсь быть оптимисткой. Я ведь знаю и верю, что ты победишь, потому что черпаешь свою силу из вечного и бесконечного источника своей силы воли, преданной Богу и Богом ведомой. Ведь это не только твоя победа, но и победа Бога. Он в тебе начал это Свое большое дело спасения, Он и не оставит его не законченным. Но главный мой оптимизм в том, что я уверена, что и ты точно знаешь, в чём самое главное дело всей твоей жизни.
– И в чем же оно?
– В служении делу Бога, приближении Царствия Его. Ты верно, всегда понимал своё место в этом служении и сейчас, верю, не изменишь Ему.
– А если изменю?
– Ты ведь много учил в своей жизни, Ваня, и знаешь, что в жизни каждого из нас однажды приходит особенный час.
– Ты хочешь сказать – час смерти. Рано же ты меня хоронишь.
– Нет, я хочу сказать только то, что говорил ты. И я благодарна тебе за это. Помнишь: «…после сих слов Иисус возвёл очи Свои на небо и сказал: «Отче! Пришёл час, прославь Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тебя». Ведь Бог наш пришёл не только для того, чтобы научить нас служению, чтобы спасти нас, не только для того, чтобы научить нас слушаться, но также и для того, чтобы научить нас переносить страдания и умирать достойно. Ведь после смерти обязательно наступит третий день воскресения и для тебя, и для меня, и для каждого, кто верит в вечно живого Бога нашего. Дорогой мой, ты просто отдай свою слабую руку в Его сильную руку и пребудь с Ним.
– Маша, дай мне свою руку помощника и утешителя. Спасибо, что ты научила меня видеть эту сильную руку. Как же много я потерял в жизни. Прости! А сейчас я хочу помолиться с тобой.
Татьяна Дейна