Степан был молодым человеком 30-ти лет. Возраст Христа. Но чувствовал он себя как-то по-старчески слабым, усталым и разбитым. Он молча сидел в холодном загородном доме у камина. Разжечь огонь Степан как-то не решался. В последнее время огонь всегда разжигала мать, но её в доме не было. Она в выходные не захотела ехать за город и осталась в маленькой двухкомнатной квартире торчать у телевизора. Степан отвёл взгляд от камина и засмотрелся в окно. Осень в этом году выдалась ранней. Конец сентября, а уже листьев почти не было, а на сухой траве по утрам всё чаще появлялась изморозь. Солнце быстро катилось за горизонт, и у Степана по спине, будто плетью, пробежал острый холодок. В груди что-то колыхнулось, и он закашлялся. Всё же надо мне растопить этот камин, – подумал он. И страх сковал его грудь. Степан боялся огня.
Когда ему было около двадцати лет, его отец однажды вечером самовозгорелся у него на глазах. Степана тогда так сковал страх, что он не мог помочь отцу ничем. Да и произошло всё очень быстро. От отца осталась кучка пепла и две обгоревшие косточки. Это зрелище Степан напрасно гнал прочь из своей памяти. Этот огонь и огромное чувство вины не покидало его никогда.
— Нет, никакого камина, никакого огня не надо, – произнёс решительно и громко, затем резко поднялся и огляделся. – Ну вот, куча одежды на вешалке, да и не зима на улице на самом деле. Степан быстро одел тулуп, подошёл к шкафу и взял первую попавшуюся книгу. – Да, давненько я не читал бумажную книгу. Вот и вспомню детство, почитаю.
Он в одежде улёгся на кровать. В окно ещё лился вечерний солнечный свет. Степан открыл книгу с конца, так он всегда делал в детстве – читал конец, а потом уже начало. Но, пробежав глазами по странице, отложил книгу и замер, смотря в потолок. – 30 лет, а ведь я действительно ноль без палочки, как любит говорить мне часто моя мамочка. Она права. И, что я, дескать, не нашёл себя ещё в этой жизни – настоящая отговорка на её упреки и укоры.
С недавних пор мать стала человеком верующим, ходила в церковь и часто говорила Степану, что дольше 30-ти лет ждать не будет. Пора уже и определиться как-то в жизни. Сбережения, что оставил отец почти закончились. У матери уже предпенсионный возраст, и ей очень хотелось умного, и с серьёзными планами на будущее, сына.
— Вот догуляешь до 30-ти лет и начинай своё служение сынок. Может и вправду, лучше всего начинать, как Христос, в Его возрасте, а до этого времени набираться сил и ума?
— Ах, мама, мама, я не хочу никакого служения. Всё скучно и не нужно, а ради куска хлеба вы меня с отцом не научили работать. Наш дом всегда был полная чаша, – раздражаясь, отвечал обычно матери Степан. Правда, после смерти отца пришлось сменить огромную квартиру на маленькую 2-х комнатную. Но там тоже у него была своя комната, а всё необходимое для жизни мама всегда устраивала сыну сама. – А что потом? Откуда и для чего он? – эти мысли были сегодня назойливыми, но отбиться от них Степан уже не мог.
В голове снова звучал голос матери – 30 лет, сынок – возраст Христа, и Он оставил нам пример служения людям. Он – всё для нас. Он – идеал для подражания. На Него смотри, и Он укажет путь, определит твою жизнь, – так часто в своих нравоучениях говорила мать. – А что, если и вправду? Он жил, служил, был Богом и выкупил нас у сатаны, и, как мама утверждает, придёт скоро за своими, теми, кто примет это спасение и будет отражать своей жизнью и характером Христа, – что если это всё правда? Одних соберёт, как добрые зерна пшеницы в житницы, а других, как солому…, – Степану не хотелось даже мысленно произносить это слово. – Интересно, а куда определит Христос меня? Странные мысли зачем-то меня сегодня одолевают и не дают покоя (ухмылка пробежала по его лицу).
Не сказать, что бы Степан был человеком неверующим. Нет, он верил как-то по-своему, половинчато, часто злясь и споря с Богом. Вот, взять хотя бы то, как из жизни ушёл его отец. Хотя, конечно же, отец не был святым. И уж точно, один только Бог знает, как ему удавалось доставать такие огромные деньги для их семьи! С самого детства Степан видел свои материальные отличия от других детей. У него было всё, о чём другие только могли мечтать. В школе Степан учился посредственно, ему почему-то и там было скучно. Знания казались совсем ненужными и неинтересными. Дружба тоже ни с кем не клеилась.
Дружить, конечно, в школьные годы ему хотелось. Но с друзьями, рассорившись, всегда расходился, и был таким себе одиночкой. Сейчас уже потребности в друзьях не было. Любимой у Степана тоже не было. Разочарование, злость и обида всегда вставали между ним и женщинами. Даже свою мать Степан тоже не любил. Просто жалел, иногда сочувствовал, что ей приходится теперь на старости лет тяжело работать, но воспринимал это как должное.
— 30 лет, да это может быть уже целых полжизни, а может и больше? Ведь Иисус в 33 уже закончил Своё служение. Служение, праведность Христова, когда мать произносила эти и подобные слова, Степану хотелось заткнуть уши. Особенно, когда мать молилась и из её комнаты доносилось: «Господи, одень меня в праведность свою, Ты, Господи, и есть праведность моя». Тогда появлялось даже чувство досады на мать, – Тоже мне, святая и праведная. Куда черт с кочергой, туда и жаба с клещами. Ну да, пусть грехи замаливает. Что ей ещё остаётся в жизни?
В такие минуты вспоминалось всё плохое, что он знал о матери или догадывался. Все её походы в ресторан с подругами, когда отца неделями не было дома, то, как она бездумно тратила деньги и покупала горы одежды, не зная, что с ней делать. Даже не помнила, что там у неё есть в гардеробе. А по утрам он часто слышал её телефонные разговоры с подругами, которые длились часами. Чего только не узнавал он из этих разговоров. Чаще всё заканчивалось тем, что он молча уходил из дома, громко хлопнув дверью.
— Праведность. Что же это всё-таки значит? Ведь праведных людей в принципе быть не может. Мама говорила, что это те люди, которые всегда раскаиваются. А что, если я смотрю только на плохие стороны людей, не замечая и не ценя хорошее? Сказал же какой-то мудрец, что в каждом плохом человеке столько хорошего, а в каждом хорошем, столько плохого, что нам просто не стоит судить друг о друге. Вот именно. Он, этот мамин Бог, тоже сказал: «Не суди». А я всегда осуждаю людей и никого не люблю. Он же всех любит. Может ли так быть? Вот меня, например, Он что, тоже любит? Вот такого безвольного, ленивого и ничего не значащего, любит? А может у Него даже, и планы есть насчет меня? Нет. Вот этого уже не надо. Я сам себе хозяин и у меня на свою жизнь свои планы.
— Господи, а какие у меня планы? Никаких планов. О, Боже, какой ужас! Мне всё скучно, всё надоедает. Не ходить же по магазинам, как мать за хламом всяким? Хотя, на этот хлам ещё надо заработать. А это тоже скучно. Я не привык и не хочу подчиняться, выполнять чью-то волю, как мамочка говорит – служить. Не хочу! Вспомнилось почему-то из Чацкого: «Служить бы рад, прислуживаться тошно». Вот это точно. А что, если Он именно служил?! Когда-то в одной из телепередач про мать Терезу рассказывали. Об одном богатом человеке, который сказал, что то, что делает она для всех прокаженных и заразных людей, он бы не сделал даже за миллион долларов. Тогда мать Тереза ему ответила: «За миллион долларов я бы тоже никогда не сделала, только бесплатно во имя своей любви к Христу». Тогда эти слова почему-то глубоко запали в душу. Неужели можно так любить?
В комнате было уже темно. У Степана на груди лежала книга, а на глазах блестели слезы. Он смахнул их, по-мальчишески стыдясь. В сердце защемило, и к горлу подкатил огромный ком желания любить и быть любимым. Вдруг, в окне появился пучок света. Он быстро нарастал и уже залил собой всю комнату. Свет был таким ярким, что Степан не выдержал и, подскочив с постели, подбежал к окну. Даже через окно он увидел огромное белое облако с сияющими куполами и тьмой тьмущей ангелов. Перед ним отверзлись небеса. Безграничность света с голубизной заполнила дом. Какая-то сильная волна этого сияния двигала небо.
В самом центре этого белого облака стоял Иисус и протягивал к нему руки. Та сияющая волна света достигла самого сердца, внутри всё перевернулось. У Степана под ногами задрожала земля, он выбежал на улицу, а там, в этом кромешном сиянии уже толпились люди. Одни куда-то бежали, другие, подняв руки к небу, замерли, как памятники, отражавшие этот невиданный свет. Но большинство, не выдерживая этого ослепительного сияния, падали замертво. Горы и дома рушились, отблески сияния были подобны пламени, они жгли в груди. Было невыносимо стыдно и страшно, а кожи, будто не стало. Значит это — правда! Он, как и обещал, пришёл снова!
У Степана волосы встали дыбом, он не мог даже пошевелиться. Страх сковал его тело, и он молча опустился на колени. Молиться у него не получалось, машинально как-то повторялись только два слова: «Господи, спаси. Господи, спаси». Язык и губы не слушались, и уже трудно было сказать, произносил он эти слова или просто шевелил губами, а может звучали они только в его голове. Всё произошло очень быстро. Степан даже не понял, как сам очутился на том облаке, в самом уголочке, спрятавшись за спинами преобразившихся людей. Это были те люди, которые, как памятники отражали этот невиданный свет. И теперь они были как бы одетые в одежды из света, и кожи у них, действительно, как бы не было, а лишь белое сияние. Или это лица их так сияли? Степан вытянул свои руки и внимательно посмотрел на них. Его руки тоже напоминали это свечение. Они светились не так ярко, но светились! Одежда тоже, можно сказать, вписывалась в общее сияние, как будто это был свисающий конец всех одежд, такая себе пола этого общего праздничного одеяния.
Он примостился на самом краю облака и стал рассматривать всех присутствующих. Здесь были и знакомые и не знакомые ему люди. Видя некоторых, он сильно удивлялся, ведь это были плохие, как он думал люди. – А я, как я здесь оказался, среди этих спасённых? Этого не может быть! Неужели Он так любит меня, что услышал эту, может даже первую в жизни, молитву, эти смешные два слова: «Господи, спаси!» и решил, несмотря ни на что, спасти меня? Может и этих, на мой взгляд, плохих людей, Он точно также по милости Своей только хочет спасти?
Вдруг, Степан встретился глазами с мамой, и его сердце наполнилось уже не удивлением, а огромной радостью. Глаза у мамы были молодые, блестели и были полны радости, благодарности и любви. Мама быстро приближалась к нему. Наконец, она крепко взяла его за руку и прижала к себе: «Господи, благодарю Тебя, как же я счастлива! Вот только отца нет с нами, очень жаль. От этих слов у Степана выступили слезы.
— Это я виноват, мама, я тогда не смог ему помочь.
— Что ты, сыночек, как ты можешь такое говорить? Я не устану тебе повторять, что вины твоей тогда не было, на всё воля Божья.
— Я не согласен, мама, с Богом. Я не хочу здесь быть без отца. Ты видела, сколько тут всех лицемеров и подлецов? Отец не был таким, а его тут нет.
— Не суди, сынок, не суди. Ты не знаешь их сердец. Только Господь сердце видит, Он может судить. Вот и мы с Ним, можно сказать, будем присутствовать на Его суде. Тебя ещё не приглашали?
— Что, какой ещё суд, мама? Разве не всё уже решено без нас?
— Нет, сынок, всё решено, но не без нас. Мы будем точно знать, почему нет нашего отца с нами, да и всех остальных наших родственников. Я уже была на заседаниях Божьих, меня пригласили. Там всё становится почётным. Только там – правда и гармония. Даже вопросов не возникает.
— Скажи, мама, а что мы уже много времени в этом облике, я что-то время потерял?
— Что ты, родной, какое время? Его больше нет. Посмотри на меня, на всех, кто тут, в присутствии Божием. Разве ты не заметил, что все мы 30-ти лет от роду? Здесь нет старых.
Только теперь Степан увидел, что мать действительно очень помолодела. В первые мгновения он почему-то ничего не замечал.
— Это здорово, мама! И как тебе в новом теле?
— У меня, сынок, теперь не только тело новое, но и имя.
— Как же теперь тебя зовут?
— Была Стелла, а теперь Степанида.
Степан прервал её смехом. Он смеялся долго, а потом спросил:
-Значит и у меня теперь будет новое имя после суда, так что ли? Интересно, какое?
— Я не знаю, сынок, но зря ты смеялся. Я ведь действительно чувствую себя совсем другим человеком. Ой, постой, кажется, меня зовут. Да, да меня снова пригласили на судебное заседание.
— Что, как ты это можешь знать? Ведь ты ни с кем не общалась, кроме меня.
— Я просто это чувствую, сынок. Это само по себе звучит во мне: «Войди, дочь Моя, в служение Моё, пора».
— А я вот, ничего не чувствую. Может, меня и не пригласят никогда? – Это он уже говорил вслед удалявшейся от него матери. Затем Степан уселся в своём тихом уголке, и впервые почти совсем успокоился. Только немножко он завидовал матери, что её куда-то там пригласили и других, наверное, тоже, а его никто никуда не зовёт. Хотя идти ему вовсе никуда не хотелось.
Расслабившись, понемногу огляделся. У него был не просто уютный уголок в конце облака, как ему казалось. Это было что-то вроде квартиры с очень высоким потолком. Этакие отверстые небеса над головой с умопомрачительными возможностями. Там вверху было много, много этажей, самых разных и единых одновременно. Там были и сады и библиотеки со стеллажами, полными книг и комната со всякой аппаратурой. Что-то ещё очень разное и цветное, как радуга поэтапно переходит из одного цвета в другой, удивляя и открывая всё новую и новую красоту.
Надо будет всё обойти и рассмотреть хорошенько. Похоже, это теперь мой дом, уходящий просто в небо без крыши, без дня и ночи и я здесь могу без сна и усталости все познавать и познавать. Да, и времени мама сказала больше нет. Неужели у меня теперь есть целая вечность?
В груди радостно забилось сердце, но познавать почему-то ничего не хотелось, и Степан, уставившись глазами ввысь, ещё больше расслабился и полностью отдался радостному и волнующему новому чувству безграничного.
— Надо же, я ограниченный человек и здесь, в безграничном, – эта мысль его немножко расстроила, – Значит теперь надо покончить со своей ограниченностью, да и всё, как будто, Господь мне дал для этого, но что-то вот в мозгах моих не то. Будто стена там какая-то мешает сбросить, переступить через эту ограниченность. Попробуй, преступи. Если здесь даже видится всё по-другому. Будто пространство раздвинулось. Оказывается, пространство может вмещать намного больше, чем видели мои прежние глаза. Одним словом – отверстые небеса. Вот странное дело, все есть теперь у меня для познания, для полного усовершенствования себя, а делать ничего не хочется. Другой бы уже побежал вверх, всё там рассмотрел, потрогал, а может, чем-то увлёкся бы, и это что-то смогло полностью захватить его, этого другого, но только не меня, не приучен я. Нет у меня такой привычки, познавать и увлекаться чем-то.
Снова в душе появилось чувство досады. Настроение портилось. С трудом поднявшись из своего уютного уголка, совсем машинально, Степан пошёл по лестнице вверх. Шлось легко и приятно, как в невесомости. Этажом выше он увидел необычной красоты комнату, очень светлую, ясную, и как будто бы поющую. А ведь точно. Пела не только комната. Ведь с самого начала везде всё было заполнено этим необычным и очень гармоничным как бы пением. Только одна нотка, как будто выбивалась из общего унисона, но это не портило всего вселенского, прекрасного и гармоничного звучания.
— Это, наверное, я всё порчу тут своим присутствием. Ведь именно эта нотка звучит внутри меня. Может поэтому я её и отличаю. Надо всё же что-то с этим делать. Вот разве что нажать эту сияющую кнопочку?
Степан нажал, и комната загорелась экраном огромного компьютера. Когда смотришь прямо, то видны звёзды и жизнь на этих звёздах. Но стоит повернуть голову и перед глазами бесконечные записи, будто листы книги. С другой стороны – архитектурные строения необычайной красоты. То ли улицы, то ли целые города, утонувшие в зелени и цветах. Может это расшифровка более близкой жизни на звездах. Смотря прямо, можно увидеть лишь их сияние и движение, все пути перемещения этих звезд, а здесь жизнь более близко. А вот надо же, и молчаливые жители этих строений и городов. Они все очень разные по виду и убранству, но живут и общаются здесь почему-то вместе.
— Может с разных планет они свободно могут перемещаться, кто куда хочет, и у них тут просто общие дела и интересы. Степан долго рассматривал этих людей, пытаясь понять, что их всех объединяет? Они молча двигались, куда кому вздумается. Здесь было что-то похожее и на музеи, и на галереи с выставками. Но пока Степан ничего не понимал. Как можно не разговаривая жить, творить, да и ещё делиться опытом и своими достижениями.
Вскоре он заметил в самом низу экрана, заполнившим собой всю комнату, маленькие голубоватые кнопочки в виде стрелочек, – наверное, это и есть компьютерная клавиатура. Что ж, будем осваивать, но как только он подошёл, чтобы нажать одну из этих кнопочек, в голове у него пронеслась кем-то сказанная фраза: «Сын мой, Я жду тебя, войди в служение Моё, пора!» Это был голос Божий и Степан понял, что основное общение здесь происходит на телепатическом уровне. Он встал, чтобы идти на этот голос, и вдруг комнаты не стало. Только была сияющая дорога к белому с голубыми очертаниями Дворцу или Храму. Степан ничего подобного в своей жизни не видел, Это было, превосходящее все фантазии, великолепие. С резьблёными, переливающимися окнами, куполом сияющим синевой и уходящим глубоко в небо, плетущимися невиданной красоты цветами и деревьями в виде пальм по бокам. С правой стороны между деревьями текла река зелёного цвета, отражая деревья, цветы и сам Дворец.
Степану снова стало страшно, в голове многократно билась мысль – Это, наверное, меня на суд приглашают. «Не судите», а сами судят. Какой есть – такой и есть, что теперь уже с меня взять. А что, если меня лишат этой вечности. Только почувствовал вкус, и начало нравиться всё здесь, и что? А, пусть лишают, я ещё и не обрёл её в полной мере, подумаешь, напугали. Не боюсь я ничего. Если здесь такие лицемеры, как я видел, будут судить меня, то я против такого суда. «Ты сам себя осудил», снова промелькнуло в голове.
— Нет, Господи, Ты суди меня. Я Тебе только доверяю, хотя Ты так жестоко осудил отца моего. Какая немилосердная Твоя воля была для него. Зачем Ты заставил тогда меня смотреть на всё это? Наверное, для того, чтобы я всегда чувствовал свою вину. Нет, не доверяю я Тебе. Не хочу я Твоих судов, и не пойду я никуда, и не хочу я новое имя. У меня есть своё имя – Степан, и оно мне очень даже нравится. А что меня судить? Я и так знаю, какой я… Не знаю для чего я был там, на земле, и для чего я теперь тут, я тоже не знаю. Мне было и там плохо, и тут не лучше. Я одинок, Ты слышишь, Боже, я одинок! Я никого не люблю. Никого не люблю!
— Что же ты, пока жил на земле, не научился любить, а ведь у тебя был пример любви – Христос. «Ибо Я так возлюбил мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную». Не хочешь идти в Моё служение, можешь не идти. Ты только взгляни ввысь.
Степан поднял глаза, и в сиянии он увидел Адама и Еву, и в их сердцах был записан закон любви. Он увидел, как они поддались искушению, обвиняя друг друга и Бога, и как дальше, сквозь века и всю историю человечества Господь из Эдемского Сада, всегда спрашивающий живущих на земле: «Где ты, где ты?» Этот вопрос и для него не раз звучал. Он увидел, как люди возлюбили грех более, нежели своего Творца.
— Я дал им время, чтобы они познали, что есть грех, и до чего доводит этот путь греха. Ведь только жители земли поддались искушению, и не изведав до конца этот путь, они не могли бы меня слушать на почве любви и доверия.
— Служить, служить, опять это пресловутое служить. А я не хочу никому служить. Я сам, я хочу сам!
— Но ведь и Я пришёл на землю не для того, чтобы Мне служили, но чтобы послужить людям, и, искупив их от греха, спасти. Я оставил Вечность, воплотился в человека и жил, как все смертные. Ты же знаешь Иисуса! Мы едины. Он разъяснил десятисловный закон, который Я вынужден был дать людям, т.к. они полностью вычеркнули меня из Своего сердца. Он разъяснил этот закон, исполнил его и умер, заплатив за грех людей Своей смертью. А теперь смотри, сколько раз Иисус стучал в твоё сердце, желая научить тебя и наполнить любовью.
И тут Степан увидел ясно свою жизнь, начиная с детства, когда, бывало, его обижали, и у него появлялось желание помолиться. Он просто гнал это желание прочь. Уже будучи взрослым, когда его глаза останавливались на Святом Слове, рука сама тянулась, чтобы взять Его, но он, грубо смеясь, одергивал свою руку и уходил прочь. Все радио- и телепередачи о Боге, люди с книжками, от которых он отказывался, другие люди, которые всегда были рядом, как ангелы. Светлые и духовные, а они всегда раздражали его, и он их называл лицемерами. Они теперь свидетельствовали против него. Он увидел также много самых маленьких подробностей из своей жизни, о которых, казалось, давно забыл, а они, оказывается, были такими нужными и важными. Наконец он увидел свою мать, молящуюся за него, а потом себя, на коленях перед сияющим облаком в небе и твердящего несчастные два слова: «Господи, спаси, Господи, спаси!»
— Ты здесь, только благодаря молитвам матери и этим твоим двум словам в последние часы. А ещё потому, что Я очень люблю тебя и хочу твоего спасения. Я хочу, чтобы ты всегда был со мною. Не предавай Моего ожидания.
В груди Степана бушевала буря. Там была битва, настоящий Армагеддон. Он верил, доверяя каждому слову Бога, но чувство зла вспыхивало непонятно откуда и брало верх. Это чувство может из самого потаённого места в сердце всегда всё портило и с друзьями, и с женщинами. Это чувство зла, обиды превозмогало веру и сейчас. Точно так же, как всегда в его жизни срабатывала привычка, несмотря ни на что, брать верх.
— А мне не нужна Твоя любовь, я не собираюсь потерять полностью, здесь среди этих лицемеров, чувство собственного достоинства.
Степан понимал, что несёт чушь, но остановиться не мог, слова вылетали, как заученные всей его жизнью монологи. Он просто не умел соглашаться, слушать и слушаться, он не умел быть благодарным. Чувство обиды, почему-то переполняло его всегда в такие моменты, и он уже ничего не в состоянии был понимать. Это чувство обиды и негодования за то, что он сейчас должен делать то, что ему говорят, что всего его вывернули здесь наизнанку, показав его самые невыгодные стороны, а он не хотел, чтобы ещё кто-то знал о них. Все эти чувства овладели им полностью. Как маленький ребёнок он просто топал ножками и возмущался, при этом ощущая огромную неловкость, но по-другому он вести себя не умел. Так он всегда ссорился со всеми и даже с мамой. Ему стало очень жарко, и он зачем-то кинул, – Здесь даже имя у меня хотят забрать, может, скажешь, как же здесь меня собираются называть?
— Иуда, – прозвучало последнее слово, и он увидел, что неба больше нет и дворца нет, а только горящая земля перед его глазами. И в этом ужасном огненном озере он разглядел своего отца, как тогда, объятого пламенем.
— Я сейчас, отец, я здесь, я помогу тебе. И он рванулся навстречу пламени, которое тут же охватило его всего. Стало невыносимо больно, и Степан из последних сил закричал – мама, мамочка, помоги нам!
— Я здесь, сынок, успокойся, ты весь горишь. Выпей-ка воды, я тут уже, и огонь в камине развела. Что же ты так, замёрз совсем? Вот и простудился, наверное. Сейчас я, подожди маленько, я чайку тебе с малиной и мёдом заварю. Твои любимые сырники привезла. Давай, давай родной, попей водички.
— Мама, мамочка, это ты. Это правда, ты?!
— Ну, ты же звал меня, разве я могу не прийти? Вот я здесь. Вставай, лежебока, да садись-ка поближе к огню, согреешься, – мать взяла сына за руку и потянула с кровати. Степан обхватил её руку и прижал её горячими губами.
— Мне, мамочка, тепло, я не замерз, а скорее даже наоборот. А ещё, знаешь что?
— Что, сынок?
— Знаешь, мам, я очень тебя люблю. Очень!
Мать склонившись, положила голову на грудь сына и со слезами прошептала,
— А я то как тебя люблю, сильнее жизни своей!
* * *
Проходит лето, будто сон, как будто жизнь проходит.
Желтея, наклонился клён, он хороводы водит
Из листьев, умерших как будто, но так желающих взлететь,
Ведь снова день, ведь снова утро, чего же можно им хотеть!
Татьяна Дейна