Надежда

11-09-2013,

Портрет НадеждыМне казалось, что я довольно таки духовный человек. И все у меня хорошо в этом плане, ничего не нужно менять. Так было до того дня, пока…

По коням!

— Что бы мы без Вас делали, Аркадий Геннадьевич? — улыбнувшись из-под полей воздушной шляпки, Валентина Анатольевна, сотрудница кафедры паразитологии, ветеринарно-санитарной экспертизы и зоогигиены Житомирского Национального агроэкологического университета, поблагодарила меня. Моя шефиня – Людмила Васильевна Романова, директор и владелец издательства, сунув мне в руку ключи от Toyota Sequoia и кивнув головой, мол, свободен, осталась в кабинете уладить нюансы сделки. Стряхнув в пустынном коридоре одежду от пыли, я не спеша спустился во двор корпуса. Ну, наконец-то! Последняя упаковка книг по ветеринарии, выпущенных нашей редакцией, доставлена адресату. Правда, с непривычки ныли мышцы рук и ног. Это и немудрено – всюду, куда мы завозили литературу, мне приходилось таскать ее самому. Да и кому, собственно, разгружать-то? Летняя сессия закрыта, каникулы разогнали студентов по домам и морям, оставив в стенах альма-матер лишь немолодых преподавательниц да немощных вахтерш с кастеляншами. Издательнице? Но ни ранг, ни почтенный возраст уважаемой мной директрисы не позволили даже думать об этом. Открыв дверцу машины, я уселся поудобнее на сиденье, прикрывая от усталости глаза – невыносимо хотелось спать. Но покемарить, видно, не судилось. Лишь только в моем разомлевшем мозгу начал вырисовываться сюжет дрёмы, как лязгнула дверца и на водительское место плюхнулась начальница. Судя по всему, Романова была в хорошем настроении: она улыбалась, мурлыча под нос незамысловатую мелодию.

— Сегодня мы неплохо с тобой потрудились – важное дело сделано и, как мне кажется, будет уместно немного передохнуть, — Людмила Васильевна мельком взглянула на часы. – Кстати, до вечера еще можно гулять да гулять! Если не торопишься, предлагаю посетить мою малую родину, а по совместительству столицу древлян – город Коростень. Он, к слову, упомянут в «Повести временных лет». Ты наверняка там еще не бывал! В Коростене, кстати, есть мой любимый ресторанчик, премилый и пре-сим-па-тиш-ный. В нем можно плотненько и, главное, не дорого, отобедать. Ну, а по дороге в Киев, предлагаю заглянуть к моей двоюродной сестре Надежде, которая проживает в селе Ходаки, что неподалеку от Коростеня, — Романова привычным движением пристегнула ремень безопасности. – Знаешь, я давно не была у нее в гостях, заехать просто необходимо, позже объясню почему. Гостинцы передадим, пообщаемся — предложила она, убирая с высокого лба прядь прямых русых волос. – Если ты не против, тогда, по коням?

— Да не вопрос, Людмила Васильевна, уже в седле… – ответил я, отшучиваясь, — Тем более что за все, надеюсь, оплачено…

Сестрица

Дорогою начальница хаотично, перепрыгивая с места на место и путаясь в биографических деталях, поведала мне о бедной родственнице, собственно, к которой мы и собираемся заехать. Та, мол, нигде не работает, и работать не желает, хоть за плечами парочка престижных высших учебных заведений, в том числе и Питерский госуниверситет… «Забавнейшая история! Сценаристы «Санты–Барбары» слюнями подавятся», — иронично подумал я, тем не менее, не перебивая немолодую бизнес-вумен; нужно же человеку высказаться.

— У Надежды были огромные перспективы, — рассказывала Романова. – Во всяком случае, так считали все наши многочисленные родственники. Все прочили ей светлое и стабильное будущее. И на это были причины: несмотря на взбалмошность и «барские замашки» (так отзывалась о манерах сестры моя мама), Надя, тем не менее, отлично училась и окончила школу с золотой медалью. Кроме недюжинного ума и стремления к знаниям девушка была и собой недурна – стройна, хороша мордашкой, — продолжала Людмила Васильевна, характеризуя сестру.

За окном внедорожника мелькнули столбы, верхушки которых были увенчаны огромными журавлиными гнездами. Признаюсь, обилие дивных, как на меня, птиц, заинтересовало меня куда больше, чем повесть о незнакомой женщине и я попросил Романову притормозить, чтобы сфотографировать невидаль.

— Я всегда немного завидовала Надьке, хоть я и старше ее чуть ли не на десяток лет. Всегда. Меня ведь никогда не баловали родители, а ее – обожествляли (наши дома стояли по соседству, так что скрыть что-то было практически невозможно). У кого лучшие наряды в городе? Конечно, у Наденьки! У кого дефицитная по тем временам французская косметика? Опять же у нее, любимой! – стоило нам вернуться в салон машины, как «пластинка» завелась снова. — А я чуть ли не с пеленок пахала на подворье, помогая родителям вести хозяйство. Не баловали меня вниманием, в отличие от Надюши, и местные парни… Помню, в старших классах женихи, в прямом смысле, табунами ходили за ней, не давали ей проходу. А эта пигалица никого из них не замечала, определенно ждала прЫнца (Романова язвительно сделала ударение на первом слоге). Ты погляди, думала я, какие парни заигрывают к Надьке – обзавидуешься (я тогда еще в девках ходила), а она еще и носом крутит!», — в голосе директрисы чувствовалась раздражение и досада.

Внимая «трескотне» начальницы, я изо всех сил старался не заснуть. Но монотонная дорога на некоторое время таки убаюкала меня. Разбудил резкий скачок автомобиля на выбоине.

— …после окончания учебы в Питере, Надежда, не стала долго ломать голову по поводу места жительства, а перебралась в Киев – и столица все-таки, и свои все «под боком… — донеслось до меня продолжение рассказа. — В Коростень в то время ее не то, что калачами, золотыми горами никто бы не заманил. Жизнь в провинциальном городишке явно не для нашей принцессы. Однако в Киеве Надькина жизнь сделала такой финт, которого никто не ожидал… — директриса на мгновение замолчала, бросив профессиональный взгляд на дорожный указатель, поворачивая руль вправо.

– Смотри, вон там дом моего детства. А рядышком, в том, что пошикарней, когда-то жила Надькина семья, — Романова махнула рукой в сторону типичных местных усадеб. – Так вот. Решила Надька пойти работать в банк. «Помоги мне, Люда, устроится в вашу систему, — обратилась она ко мне (я тогда в банке работала). Я, признаюсь, пару недель колебалась. Не то чтобы не хотела поддержать сестрицу, просто, словно чувствовало сердце мое что-то неладное. Однако подсобить подсобила – родственница, куда ж ее денешь? Да и не стыдно мне было за Надежду – и умом девка вышла и внешностью. Образование – в пример каждой! Словом, пристроила я ее в банк, причем не на последнюю должность, как говорят, используя свое служебное положение… Приступила та к работе, но, как оказалось позже, карьера и тяжкий труд на экономическом поприще Надюху мало интересовали. Помнишь, Аркадий, выражение «уж замуж невтерпеж», — Романова повернулась ко мне. – Сдается мне, в Надькиной голове рисовалась совсем другие перспективы, другая карьера. Захотелось Надежде жениха себе завидного урвать. Причем положила глаз не на кого-нибудь, а на самого управляющего, представляешь? – Романова снова посмотрела на меня. – Ну тот видный мужик был, что скажешь… Знаю, не устоял и он перед Надюхиными чарами, хоть и женат был, стервец, законным браком. Ну, тут и чисто наша женская хватка сработала, конечно, которой кому-кому, а Надьке точно не занимать.

Не «нappy еnd»

Наша Toyota тихо «пришвартовалась» у подворья, выполненного в полесском стиле. Бревенчатые хаты, соломенные стрехи, дощатые беседки, каменные дорожки, море цветов и забавные фигурки придавали интерьеру комплекса особый колорит. «Колыба». Музей – Ресторан» — значилось на одном из указателей заведения. Впрочем, это и все, что мне тогда удалось заметить: повествование о Надежде не прекращалось даже за обедом.

История альянса «по законам жанра», закончилась плачевно для обоих. О связи вскоре узнала жена банкира, и, не мешкая, подала на развод. Дело получило огласку и Надежде пришлось ретироваться – как с таким «резюме» в банке ужиться? Довелось Борису (так звали банкира), пока он был в силе пристраивать фаворитку в другое отделение. Естественно, Борис, просил Надю «не высовываться», чтобы никоим образом не дать ход сплетням. Но не тут–то было. Надежду просто понесло. Не мудрено, что вздорная, взбалмошная девчонка не смогла ужиться и в новом коллективе.

Одно отделение, затем другое,.. десятое. Не известно, сколько бы времени еще так продолжалось, но только история повернулась таким боком. Вскоре после официального развода банкира уволили, а еще, примерно через год, он стал практически нищим. Что случилось, никто толком не знает – Надежда, как высказалась Романова, «информацией ни с кем делиться не стала».

 — Знаю одно, некоторое время Борису даже поальфонсить довелось – жил за счет Надьки – та все время клянчила деньги у родичей, поддерживая своего любовника. Потом он и вовсе пропал. Куда, до сих пор никто не знает… Исчез влиятельный хахаль, Надюха загрустила. Не жила – умирала, чахла на глазах… Одно время даже родственников к себе не подпускала, так ей тяжко было, — шефиня нервно посигналила замешкавшему водителю, перекрывшему выезд со стоянки ресторана.

— Я Надежду, правда, предупреждала, чтобы она не чудила. «Управляющий семью не бросит, не надейся», — говорила ей. — В его кругах такие фортеля не поощряются. Я ведь в банках не один год проработала и в раскладах ориентируюсь неплохо. Да и потом, не хорошо это, не правильно. Себе жизнь сломаешь, банкиру своему нагадишь, чужую семью развалишь. Ты ж сама баба, Надька, опомнись! Неужели ты желала б себе такую участь?» – пыталась образумить ее. Да где там! Надежда только дерзила «через губу»: «Завидно, небось, сестричка?» — от неприятных воспоминаний лицо Романовой помрачнело.

В общем, пригорюнилась, как выразилась Людмила Васильевна, ее сестра. И не просто загрустила, а впала по заключению врачей в глубокую депрессию… Причем, на долгие годы. В конце концов, Надежда бросила столицу, переехала в Коростень, в родительский дом. Мать тогда еще жива была (отец умер годом ранее). Но вскоре мать тоже скончалась. Дом же был оформлен на младшего брата – ну кто из стариков мог предвидеть, что их Наденька, умница и первая краля Коростеня останется не у дел? Никому такое даже в страшных снах не приснилось бы…

— Хорошо, старший брат на то время неплохо «стоял» в бизнесе, помог ей купить квартирку в Коростене. Однако хандра и депрессия не покидала Надежду. Она продолжала бездельничать – палец о палец не ударяла, жилище запустила, — продолжала монолог Романова. — Бывало, заедешь проведать Надюху, а у нее в доме грязь непролазная – натуральный бомжатник, в холодильнике – не то, что продукты, мышь хвостом не виляла, плита мхом поросла.

Из сбивчивого рассказа стало понятно, чтобы каким-то образом заставить Надежду «шевелиться» родственники, включая и Романову, решили понемногу сброситься да приобрести ей небольшой домик неподалеку от райцентра. После поисков жилья выбор пал на усадьбу в Ходаках.

— Правда, и на земле она практически ничем не занимается – ни за садом, ни за огородом не ухаживает. Живет на подачки братьев. Вот и я завожу ей продукты регулярно, деньжатами подсобляю. Я, кстати у знакомого своего православного батюшки поинтересовалась, как мне, мол, в таком случае лучше поступить. Священник посоветовал не оставлять Надежду, помогать ей. Вот я, хочешь, не хочешь, и наезжаю, — пояснила Людмила Васильевна.

Ходаки

…Мелькнул долгожданный дорожный указатель.

— Ты только не падай в обморок, когда увидишь халупу сестры, – предупредила Романова.

— Зряшное это дело, Людмила Васильевна, журналюгу пужать!»– съязвил я в ответ, радуясь, что наконец-то удастся выйти из автомобиля и немного размяться.

— Да, и еще, — не слушая меня, сказала Романова. – Прошу тебя, ни слова о Боге. Ни единого намека. Эта тема настолько выводит Надежду из равновесия, что я даже не знаю, чем может закончиться наше проведывание. Ты усек? – напористо переспросила шефиня.

— Усек, усек – с неохотою выдавил я. – Но, честно говоря, выполнить Ваше распоряжение не обещаю. Время и обстоятельства покажут.

Белоснежный внедорожник тормознул у околицы деревни. Выходя из автомобиля, я, было, подумал, что бизнес-вумен явно что-то перепутала – рядышком оказалась только заброшенная, скорее всего, нежилая усадьба, каких немало сейчас разбросано по родным селам и весям. Казалось, ну, вот еще пару минут издательница осмотрится, и мы поедем дальше искать сестринский дом. Но не тут- то было. Романова открыла багажник и вытащила из него два огромных баула.

— Одну кошелку возьму, пожалуй, я, а этот саквояж, потяжелее, будь добр, прихвати ты, — дверца багажника плавно захлопнулась.

Затем женщина проворно, явно не впервой, стала пробираться сквозь огромные заросли, жестом приглашая и меня следовать за ней. У тыльной стены сарая, которого с дороги практически не видать, нас встретил надрывной собачьей бранью пес невероятных размеров и фантастической масти. Шерсть вороньего окраса со стальными подпалинами – словно плод воображения, требующего психотропной терапии, угрожающе переливалась (скорее, искрилась) даже на весьма затененном подворье. Химеричность зверюги усиливали яркие, точно с подсветкой зеленые глаза. Диковинная тварь с таким рвением охраняла едва заметное из-за дебрей крыльцо неухоженного домишки, что казалось, совсем немного, и она сорвется с натянутой, как струна цепи. «Еще чуть-чуть и короткая, душещипательная история о нашем вояже попадет на первую полосу бульварных газет. Как трагическое происшествие», — пронеслось в голове. Тем временем Романова ловко обогнула едва видимую тропинку, пересекающую «радиус действия» привязи.

— Не шуми, Аид! — повелительно произнесла она, но брошенная фраза сработала, как красная тряпка на быка. Животное, казалось, окончательно взбесилось…

«Кличка (Аид – греческое божество – владыка царства мертвых – авт.) псине под стать – они будто из потустороннего мира», – подумалось мне.

Я невольно приостановился. «Какая же здесь невообразимая жуть ночью. Особенно, наверное, зимой. Гоголевские «Вечера на хуторе близ Диканьки» — жалкие бирюльки по сравнению с зимними Ходаками», — представил я, с опаской обходя осипшую от лая полукровку.

Жилище

Фу-х, вот и крыльцо! Я с радостью влетел в приоткрытую дверь, переводя дыхание. Внутри двухкомнатной постройки царил своеобразный порядок. Ну, если это, конечно, можно назвать именно так. Впрочем, пыли в крохотной комнатке (вторая была заперта мощным навесным замком), куда мы наконец-то ввалились, точно не было видно, грязной посуды, да и разбросанных повсюду вещей также. Тем не менее, странное чувство не покидало меня – этот дом назвать очагом можно было с натяжкой – что-то явно отсутствовало в нем. И, потом, этот тяжелый кисло-пряный запах с сильным грибным душком. «Так наверняка должно быть пахнет в хатах деревенских знахарок или ворожеек», — почему-то пронеслось у меня в голове.

Убогая мебель, которую, собственно и мебелью-то назвать можно чисто условно – грубо и наспех сколоченный стол времен «царя Гороха»; пара «музейных» стульев; пережившая не один переезд и, возможно, пожар прикроватная тумбочка да примитивная деревянная кровать, убаюкивавшая, по всей видимости, не одно поколение ходаковцев, явно доставшаяся по наследству от съехавших бывших хозяев дома, — все это подчеркивало нарочитый или вынужденный аскетизм собственницы жилья. Казалось, что здесь прописаны только эти замшелые предметы. Это их царство, они здесь хозяева, а не какая-то там Надежда.

Правда, из всей окружающей «бутафории» для пьесы «про старожитність» явно выпадали металлопластиковая рама, обрамляющая единственное окно да не очень старый, по всей видимости, рабочий телевизор, который почему-то бесцеремонно рассматривал нас темным глазом-экраном из-под стола, как бы спрашивая, а вы чьих будете?..

Стопки книг, выстроившиеся то здесь, то там, дорисовывали угрюмый образ хозяйки жилища – занудной очкастой старушенции а ля «фурия – синий чулок».

На полатях облупленной русской печи, притаившейся в правом углу комнаты, на столе, полу, даже на кровати – всюду были тазики, ведра, мисочки – с чистой водой или мыльным раствором. Посредине комнаты оцинкованная ванная (символ былого советского благополучия), о которую я, чуть было, не грохнулся в полумраке, тоже была наполнена мутной жидкостью. Заметив мое удивление, Романова шепнула на ухо:

— Надька беспрерывно стирает свои шмотки и драит посуду – это любимейшие ее занятия! В конце концов, нужно же чем-то бабе заниматься – веку уж под полтинник, а у нее ни тебе семьи, ни детей. А ведь против природы не попрешь. Затем Романова кивнула на стул, приглашая тем самым присесть и меня.

— Придется немного подождать. Это тебе не цацки-пецки! — многозначительно цокнула языком моя начальница…

Я молча кивнул и подошел (скорее пробрался, а еще точнее – просочился в лабиринте из расставленных, будто капканы емкостей) к прикроватной тумбочке, на которой стопкой лежали книги. Мне было интересно, что в здешней Тмутаракани читают местные «ведуньи».

Названия книг и значившиеся на них имена авторов заставили меня призадуматься. Дени Дидро, Эмиль Золя, Фридрих Ницше, Лео Таксиль, Джордж Бернард Шоу, Марк Твен, Ярослав Гашек, Ильф и Петров – каждая политура говорила, вернее, кричала о том, что за ней, не смотря на якобы просветительский дух и громкие имена – скрывается неприкрытое безбожие…

«Да уж, вот вам и бабулька с широким, но в тоже время однобоким кругозором», — пришло тотчас мне на ум.

Встреча

Внезапно в темноте дверного проема буквально из ниоткуда возникла женская фигура. От неожиданности я вздрогнул. Что-то мистическое было в этом появлении.

— В этой глуши мне никогда не бывает скучно, потому, что у меня есть мои верные друзья – эти фолианты, – вместо приветствия кинула с порога женщина, образ которой я так старательно пытался нарисовать в воображении и который рухнул, как карточный домик, стоило лишь взглянуть на хозяйку.

Как-то я читал, что по голосу, также как и по внешнему виду, мы оцениваем человека в течение первых нескольких секунд знакомства, причем эта оценка достаточно устойчива. Помню, увидев Надежду, в голове импульсивно щелкнуло: «Вот тебе и старуха Шапокляк! Да эта женщина – просто красавица!»

На пороге стояла статная дама, на вид – не больше сорока с тонкими, но выразительными чертами лица.

Надежда была одета по-сельски неброско, но в тоже время ни с чем не объяснимым шармом. Простенькие чистенькие брючки серого цвета, пыльные, стоптанные лоферы да старенькая, но аккуратная фуфаечка приглушали естественную красоту женщины. Сбросив телогрейку на печь, Надежда невольно обнаружила княжью осанку. Впрочем, темно-коричневая блузка с рюшечками и оборочками «из прошлой жизни» вызывала не объяснимое сочувствие и жалость к женщине.

Хозяйка на секунду застыла у печи. Густые темно-русые волосы завитушками обрамляли высокий чистый лоб, струясь, ниспадали на плечи женщины. Пухлые губы и огромные бирюзовые глаза с пышными ресницами придавали ей особое очарование. Однако присмотревшись, можно было заметить, что глаза Надежды выглядели как-то неестественно. Они были будто неподвижные, неживые, что ли. Казалось, что, там, за темными точками зрачков обитает необъяснимая печаль и тоска. Вызывала смятение и мраморная, словно обескровленная кожа лица женщины.

— Привет, сестричка, ну и Вам, мил человек, здрасьте! Милости прошу к моему шалашу, простите, если что-то не так! – бросила скороговоркой хозяйка. – Будем знакомы? Мамка с папкой назвали меня Надеждой, а Вас как звать-величать? – иронизируя и бодрясь, обратилась она ко мне.

— Наденька, называйте меня просто, Геннадич,- решил отшутиться я, подыгрывая хозяйке.

— Не знаю, как в столице, а у нас, в глухомани так только к древним старикашкам на базаре обращаются,- подпустила шпильку Надежда.

— Честное слово, не хотел обидеть ваших пожилых односельчан. Аркадий, – представился я.

— Очень мило. До Вас у меня не было знакомых с таким необычным именем, – усмехнулась в ответ Надежда.

— Имя, как имя, ничего особенного, — бросил я в ответ…

Молитва

Так, слово за слово, пообвыкши, мы провели еще некоторое время. Когда же разговор снова зашел о книгах, литературе, я, кивнув в сторону кипы томов, спросил у Надежды:

— Возможно, просто не увидел, тогда прошу прощения, мадам. И все же, как можно объяснить, что в вашей библиотеке не видно Книги Книг? Не могу поверить, что такая интеллигентная барышня, как Вы не интересуетесь ею…

— Вы, это, о чем? – искренне удивилась она.

— О Библии, естественно, — ответил я.

Романова украдкой пригрозила мне кулаком.

— Ах, Вы об этом. Надеюсь, Вы не «свидетельствовать» ко мне приехали? Я и подумать не могла, что такой импозантный и образованный мужчина – святоша. Вот уж, действительно век живи, век учись, – съязвила Надежда.

Зрачки ее глаз, как капли чернил, упавшие на промокашку, расширились, вытесняя небесный цвет. – Позвольте, кое-что пояснить. Дело в том, что я на «отлично» сдала курс религиоведения в университете. Я знаю практически все, что касается мировых религий, в том числе и христианства, его истории. Я не нуждаюсь в первоисточнике, поскольку в этом нет необходимости. Несмотря на уверенный тон, нелепость последней фразы меня рассмешила, и, чтобы не выдать себя с потрохами, я потер пальцами кончик носа, прикрывая губы ладонью…

— Послушайте, Аркадий, — женщина неожиданно сменила тему, давая понять, что говорить дальше в этом ключе она не желает. — Вы ведь знакомы с творчеством Вольтера? А я вот только мечтаю прочитать его «Орлеанскую девственницу». Раньше как-то не сложилось, а в Коростене книг великого француза и днём с огнем не найти. В библиотеке, где я записана если она и имеется, то вечно «на руках». Покупать же книги мне сейчас не по карману. Так что, рассказывайте!

Я не стал говорить о вольнодумце и вступать в полемику по поводу творчества «крупнейшего французского философа просветителя ХVII века», мысленно молясь о назидании Надежды в этом вопросе Самим Иисусом Христом.

Мы еще немного поболтали о житейских мелочах, но ощущение пустоты и напрасно протекающего времени не оставляло меня. И вдруг, будто что–то осенило меня.

— Надежда, я хочу помолиться о Вас. Здесь и прямо сейчас, — предложил я. – Вы не будете возражать?

Романова настороженно посмотрела на меня и на свою сестру.

— Молиться?! Обо мне?! Зачем это?! Да кому это надо?! Лично мне – нет! – взорвалась она. – Я не хочу, и я не буду молиться! Я изучала религиоведение. Я хорошо изучала. Я была лучшей студенткой факультета! Зачем это еще, молиться?! Вы что верите в такую ерунду?! – точно завороженная, беснуясь, без умолку тараторила Надя. Ее необыкновенные голубые глаза вновь недобро потускнели, словно впитав в себя окружающий мрак…

— Не бойтесь, Надя — сказал я, успокаивая ее и мысленно призывая на помощь Господа. — Это совсем не страшно, не больно, и, главное, вреда – никакого!

Краем глаза, я видел, как оробевшая Романова с испугом наблюдает за происходящим.

— Бросай истерить, Надюха! – вдруг тихо, но властно произнесла она. Эта негромкая фраза сработала, будто ушат холодной воды. Надежда на секунду приумолкла.

Обхватив своими ладонями влажные холодные пальцы Надежды, я молча стал на колени и начал молиться. Если сейчас спросить меня какими словами я взывал в тот момент к Господу, я вряд ли припомню их. Простая молитва, простые слова – не больше. Да, собственно, я никогда и не считал себя «мужем молитвы». Мне всегда казалось, что мои публичные славословия кострубаты, неловки, примитивны, что ли. Кроме этого, еще одна беда постоянно преследует меня. Мысли, которые посещают меня перед общей молитвой, во время нее, словно испуганные таракашки, разбегаются в разные стороны. На людях я обычно смущаюсь, теряюсь, сбиваюсь, просто торможу. В итоге, как мне всегда казалось, мои обращения к Богу получаются непричесанными, примитивными и косноязычными.

Однако не так было в тот день. Хорошо помню, что после восхваления я пригласил Всевышнего в дом, просил, чтобы Господь поселился в нем навсегда и вошел в сердце Его дочери Надежды… Врезалось в память также и то, что вначале молитвы Надежда все-таки пыталась, хоть и не так настойчиво, освободить свои руки из моих ладоней, продолжая что-то бормотать, сопротивляться, но буквально через пару мгновений она смолкла, ее кисти обмякли, напряженность спала…

Я почувствовал, как женщина медленно опустилась на колени. В паузах между словами мне было слышно учащенное биение ее сердца. Удивительно, но очень скоро ее тонкие пальцы потеплели и перестали дрожать…

Исход

Когда мы выходили со двора, пес в хриплом оскале снова норовил наброситься на нас, но Надежда, поглаживая, успокоила его: «Тихо, тихо, Аидушка. Это хорошие люди!».

Мы подошли к авто. Романова вынула из кармана жакета брелок, тявкнул электронный сторож. Я приоткрыл дверцу внедорожника. Надя стояла позади машины притихшая и умиротворенная. Румянец окрасил ее милое, ожившее лицо.

— Приезжайте! — попросила она.

— В ближайшее время вряд ли нагрянем! — вырвалось у меня. — Но что уж обещаю точно, так это искренно молиться о Вас, Наденька. Так что ждите в гости Христа!

— Пусть непременно приходит, — смиренно опустив голову, прошептала хозяйка необычной усадьбы, смахивая затертым рукавом стеганки катившуюся по щеке слезу.

Посигналив на прощание, Романова резко нажала педаль акселератора, машина быстро набирала скорость. Я посмотрел в зеркало заднего вида – Надежда махала нам вслед. Еще некоторое время сквозь клубы пыли был виден силуэт хрупкой одинокой женщины, стоящей у обочины дороги…

В кабине автомобиля подвисло безмолвие. Не знаю, сколько времени это продолжалось, наверное, мы долго молчали. Впрочем, у каждого было о чем. Уже перед въездом в Киев, первой заговорила Романова:

— Хорошо вам, протестантам, Аркадий! Вы имеете право читать молитвы своими словами!

— Вам тоже ничто и, главное, никто не мешает так поступать. Это может делать каждый человек на земле, Людмила Васильевна! – оторопев от неожиданного поворота в разговоре, возразил я. – Господь благ и он ждет от Его детей искреннего славословия!

— Нет, у нас, православных, свои каноны…, — задумчиво возразила Романова, сжимая побелевшими от напряжения пальцами руль. Я интересовалась у батюшки. Жаль, конечно, жаль… Знаешь, когда ты предложил Наденьке помолиться, я подумала, Боже, ну какую еще молитву он может произнести?! Что сможет остановить скептицизм Надежды?! Какие слова в силах растопить лед в ее сердце?! Я ведь много раз уже пробовала говорить с Надей о Боге, пыталась молиться с ней, но она только все время злилась, не давая мне даже «Отче наш» прочитать».

Немного помолчав, она добавила:

— Хорошо бы вот так, просто и искренно несколько раз помолиться вместе с моим сыном Дмитрием – ему, знаю, не нравятся зазубренные молитвы… Я уверена, тогда бы он наверняка пришел к Богу… Жаль, что мой сыночка, мой Димусик сейчас далеко и это невозможно осуществить – недавно ему предложили работу в Германии в солидной компании…

— Что останавливает нас, чтобы сделать это прямо сейчас? Что не дает нам просить у Господа о Его сыне, о Дмитрии? – спросил я. Романова вопрошающе посмотрела на меня и сбавила газ. Замедляя ход, автомобиль медленно свернул вправо…

Вот и все?

…Как-то второпях оборвалось лето. Сразу после затяжных и, не по-летнему, прохладных дождей в конце августа захозяйничала осень. После встречи с затворницей Надеждой прошел не один месяц. Но, несмотря на то, что за это время в моей жизни состоялось немало важных, интересных и необходимых встреч, были увлекательные поездки, я никак не могу забыть ту, самую важную для меня встречу. Встречу, во время которой мною была пережита, возможно, впервые в жизни, полнота чувства выполненного долга. Замечу, что такое ощущение не покидает меня до сего дня. Незапланированная поездка перевернула все внутри меня. Я многое передумал, кажется, даже многое понял, во всяком случае, многое пересмотрел в своем бренном бытии. Теперь я всегда, где бы ни был, стараюсь молиться об окружающих меня людях, их нуждах и проблемах, не стесняясь своих несовершенных слов.

Я пока не знаю, меняется ли жизнь Надежды (мне известно только, что пару недель назад ей, по ее же просьбе Романова завезла Библию), но я твердо верю, что это обязательно когда-нибудь произойдет. В тот день в хате на окраине небольшого села на Житомирщине, как говорится, «на выселках» я ощутил присутствие Самого Христа.

В тоже время, каждый раз, когда представляю себе ситуацию, если бы я вдруг не попал в Ходаки или отказался бы от поездки, меня бросает в жар. Я даже не могу (и не хочу!) вообразить себе то, что не встретился бы в тот день с Надеждой, что кто-то бы остановил меня, и я не взмолился б тогда о ней, Иисусу…

…Я не умею рисовать – ну не наделил меня Господь таким даром. Но если бы я, пусть гипотетически, стал бы живописцем, я бы обязательно изобразил одинокую женскую фигуру, стоящую у обочья сельской дороги. Я подобрал бы самые лучшие краски, самые точные оттенки, наносил бы самые изящные мазки. И наверняка назвал бы свое воображаемое полотно «Надежда». И я верю, друзья мои, это была бы лучшая моя картина!

История, которую я предложил вашему вниманию, не выдуманная. И произошла она не позднее этого лета. По понятным причинам все имена в материале изменены. Кроме моего ))))

Аркадий Коваль

Post Scriptum

Молитесь, братья! Молитесь, сестры! Молитесь всегда, молитесь везде, молитесь за всех! Не бойтесь и не стесняйтесь того, что вас не поймут, осудят или у вас не найдется прекрасных слов. Святой Дух убережет вас от этих мнимых хлопот. Помните образец молитвы, которую нам преподнес Сам Иисус Христос? Простые слова, простое обращение — Отец, ничего вычурного, высокопарного… Молитесь, собратья, ведь на земле еще немало осиротевших, не ожидающих надежды душ. О них, а не о житейских мелочах наша главная забота.


Рубрика: Жизненные истории, Искусство

© Интернет-газета "ПУТЬ", 2006-2022
При использовании материалов указывайте эл.ссылку на цитируемую статью, в бумажной публикации – короткую ссылку на наш ресурс. Все права на тексты принадлежат их авторам. Дизайн сайта: YOOtheme GmbH.
Техническая поддержка сайта: info@asd.in.ua

Христианский телефон доверия: 0-800-30-20-20 (бесплатно по Украине), 8-800-100-18-44 (бесплатно по России)

Интернет-газета "ПУТЬ"